События. Журнал Зарубежные записки

Звук зинзивера, зыбко зафиксированный дервишем русской поэзии Велимиром Хлебниковым, пройдя через фильтры индивидуального дара, интересно отзовется в поэтическом действе Кирой Османовой:

Бывает сила (чем ее измерить?):
Цветок растет из каменной плиты,
Он — реплика в полемике со смертью.
Как не любить живучие цветы.

Я здесь недавно. Я теперь из тех, кто
Осваивает новые миры.
На верхнем этаже — библиотека.
Всегда закрыта. Надпись: «Перерыв».

И эта библиотека плавно переливается смысловыми огнями, предлагая сущность свою (очевидно) в качестве замены миру…
…Тема чужеродности индивидуального в недрах слишком сумасшедшего мира широко разрастается в поэзии Османовой, играя психологическими аспектами современности:

Отговори себя переселяться в глушь.
Ну море-океан, открыточные виды...
Ты не был никогда ни пафосен, ни глуп —
Так сделай, не ленись, закономерный вывод:

Ты им как есть чужой. Чужих нигде не ждут.
Окажешься в глуши страдальцем распоследним.
Что делать станешь там? Днем — добывать еду,
А вечером — читать, покуда не ослепнешь.

Итак, № 5 «Зинзивера» открывает свой мир поэтическими дерзновениями Османовой; продолжаясь краткими, звеняще-серебрящимися верлибрами Михаила Кузьмина:

Жизнь — это борьба
бессмертий.
Твоего личного бессмертия
с другими.
Твое бессмертие
еще слишком маленькое,
его легко раздавить,
поэтому тебе
приходится лавировать,
чтобы не попасть
под колесо
чужого бессмертия.

Поэт философичен и стоичен, узор его поэтических дерзновений прихотлив, но суммы лучей-мыслей, расходящихся от них, прошивают читательское сознание непременной работой: тростник обязан мыслить, иначе эсхатологический ветер бытия вырвет его без следа и звука…
Выверенная точность Вера Панченко отливает золотом метафизического свойства, которое играет важную роль в стихотворении, открывающем подборку:

А слово — золото на вес,
И дорого, как честь.
Их, золотых, — среди словес —
По пальцам перечесть.

И роль их — прочности запас
В строенье языка,
И утешать умеют нас,
И отменять века.

…Вероятно, века, которые, конечно, сущностно не отменить, благосклонно улыбаются, вглядываясь в словесные узоры и разводы Панченко.
Мощно развернутся поэтические стяги Владимира Алейникова:

По Уланскому переулку,
Что разрушен с угла давно,
Совершить ли еще прогулку,
Чтобы горькое чтить вино?

По Уланскому переулку,
Что и так опустел уже, —
До затылка ухмылку гулко
Оставляет он нам в душе.

Загогулиною проезжей
Прилепился он к жизни сей —
И, смеша стороною внешней,
Все же многим обязан ей.

Стих Алейникова вещен и конкретен, если упоминается переулок, то в него можно войти, совершить предлагаемую звуком прогулку.
Сложно, отсылая ко глобальному космосу мировой поэзии, растут стихи Ольги Ивановой:

сей мировой каменоломне
[назло рекламе нулевой]
махнув крылами вероломне
одною-левой-рулевой

превозмогая дислексию
[я царь/я раб/я червь/я рад]
обеспокоив экклесию
и всполошив электорат

да освежив с опереженьем
[еще б поллитру да кота б]
рыльца необщим выраженьем
сей нескончаемый этап —

клади на ад ее поденный
[в абьюзе скреп и торных троп]
любовный и непринужденный
незатыкающийся треп

Необычна поэзия Ивановой: тут и своеобразное использование научных терминов, и метафизика бытия-пространства, и, конечно, собственные коды мироощущений и мирочувствования.

А это стихи Николая Глумова:

Выходишь на прогулку.
Три четверти второго.
Бредешь по переулку.
И вдруг встречаешь Слово.

Всего одно лишь Слово
И этот скучный город,
И понимаешь снова,
Что ты уже не молод.

Ирония поэта горька, слова точны, как математические знаки, а мысль остра, как биссектриса:

Звезда сияет. Шепчет муза.
Жизнь продолжается опять.
И на развалинах Союза
Поэт не может не писать.

Он сочиняет о равнинах,
Снежком присыпанных слегка,
Мечтательный, как Буратино,
И нет ведь спроса с дурака.

…Краткость верлибра, обращенного к бесконечно любимой, огненно вспыхивает в подборке Евгения Степанова, поражая интенсивностью эмоционального окраса:

Я не имею права
сойти с ума,
прыгнуть с балкона,
не выйти на работу…

Я должен
придумать способ,
как жить без тебя.

И способ, который невозможно придумать, сложится из постепенного течения быстро мелькающих дней; организуясь сам, и даже (возможно) давая варианты света.
Поэт тонко ощущает мировые тенденции, вновь и вновь подтверждая свою приверженность свету жизни – что бы кто ни твердил:

Самих себя позоря, бессовестно трындят
Пропагандисты горя. В речах — змеиный яд.

А я прошу: «Умерьте свой агрессивный пыл!..»
Пропагандисты смерти, мне ваш настрой постыл.

Вы злобны и речисты, ваш бред невыносим.
…Трындят пропагандисты, но я не верю им.

Евгений Степанов в равной мере предлагает богатство смыслового и эстетического содержания и в верлибре, и в рифмованном стихотворении; и неожиданные психологические изломы, добытые опытом бытия, могут поражать, молнией ударяя в читательское сознание:

Тюрьма —
это хороший лингвистический университет.
Я учился в филиале этого университета —
в молодости —
в провинциальной психушке,
где было в силу разных причин немало опытных сидельцев.

№ 5 «Зинзивера» очень насыщенный и интересный.
И можно долго вглядываться в живописные орнаменты текста, вслушиваться в звуковые волны, постигая алхимические смыслы поэтического слова.

Обзор журнала «Зинзивер», № 5, 2022