Рыцарь поэзии. 4 октября исполнилось бы 70 лет Александру Казинцеву (1953 — 2020)Удивительный — светлый и чистый рыцарь поэзии — Александр Казинцев.
Поэт, как своеобразный сейсмограф бытия, улавливает тончайшие веяния времени, переводя их в круги и алмазы слов: Удивительно пахнет дождем —
воздух соткан из влаги и воли, жадно дышишь и веришь с трудом, что сугробы мы перебороли. А зима бесконечной была, опостылело это убранство — как посмертная маска бела затвердевшая маска пространства. Фантастический этот воздух, сотканный из двух субстанций, определенных поэтом, пронизывает и поэтические действа-мистерии Александра Казинцева, порой сгущаясь в мрачные тона, ибо отрицать изнанку жизни было бы недопустимым идеализмом.
Снег — частый гость в поэзии Казинцева; снег… особая субстанция, отдающая волшебством, детством, счастьем, и, даже вторгаясь в тяжелый пейзаж, убеляет его: он —совершенный дар природы: Сколько тут домов снесли
под один замах, лишь проплешины земли — память о домах. Взялся поздний снегопад выбелить дотла пустоту, где год назад жизнь своя текла. У Казинцева особенные слова, словно светящиеся изнутри розоватым серебром раковины; точно таинственные мерцающие сущности…
И, поставленные в единственно возможном порядке, они, играя разноцветным окрасом, поют всерьез: жизнь, жизнь… Поэзия Казинцева туго пульсирует ею: такой живой, столь скоро проходящей, ужасно подвергнутой тлению, как наши тела. Но — поэзия дает ракурс вечности, вмещенный в действительность уже сейчас, и верный рыцарь глагола Александр Казинцев доказует это буквально каждым произведением. …Порою темная тревога наполняет его созвучия, она, сгущаясь в строфы, организует текст плотно и весомо, но все равно эстетический уровень, взятый Казинцевым, не подразумевает провалов в проранах мрачности: Сумерки на землю налегли,
даже небо отдано удушью, зарево зеленое вдали реет над асфальтовою сушью. В темноте они еще светлей — ожиданье тягостной недели — прутья на обрубках тополей уплотнились и позеленели. Пейзаж, представленный колоритно, и зримость его чрезвычайно высока.
Пластичность строк естественна, как обыденное дыхание, которого не замечаем, без него не в силах жить. Порою стих онтологически усложняется, причудливо изгибаясь, давая прихотливый словесный орнамент: Я не могу остановить ресницы,
глаза и волосы. Но я могу запрятать вглубь исписанной страницы дрожащий талый воздух на снегу. Я запихну весь разворот пространства, деревьев щетки и полеты птиц, чтоб сохранить навеки постоянство застывших в этом воздухе ресниц. И даже (как будто) элемент абсурда используется — для усугубления впечатления.
Оно всегда богато от чтения Казинцева; вспыхивают ассоциации, непроизвольно возникают линии сопоставления с собственным опытом. И боль, и радость совмещены в алхимических сосудах его поэзии. И родное вещество русской правды столь густо насыщает поэзию поэта, что верится в бесконечность жизни. Александр БАЛТИН
|