Портал «Читальный зал» работает для русскоязычных читателей всего мира
 
Главная
Издатели
Главный редактор
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Архив
Отклики
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение








Зарубежные записки № 26, 2014

Ян БРУШТЕЙН

МАКУШКА ЛЕТА
 
Акела

Кто-то помер, кто-то сгинул,
Мир сужается до точки,
Остаются только строчки,
Заморочки да клочки.
Но держу прямую спину,
Я — истрачен, обесточен,
Пусть не вечен, все же прочен,
И не сточены клыки!



Дом

Упало солнце за селом,
Где я чужой, где я — пришелец,
Где старый дом молчит, ощерясь,
Пропахший полусонным злом.

Я этот сруб ласкал рукой,
А он в ладонь втыкал занозы
И провожал меня, несносен,
Словцом, похожим на укол.

В осеннюю слепую гнусь
Я уезжал, почти что плача…
Вослед мне дом желал удачи
И ждал, когда же я вернусь.



Глечик

В мире, где я гвоздями прибит
К долу и к полу, к любви и хандре,
Солнцем и тенью весь день рябит
В дачном, удачном моем ведре.

Я эту воду из родника
Нес, по дороге не расплескав,
Вот и пристала ко мне тоска,
Шла и держалась за мой рукав.

Я у калитки сказал: «Войди,
Может, и выйдет из встречи толк».
В маленький глечик плеснул воды
И протянул ей: «Отпей глоток!..»



Балалайка

Сосед мой берет балалайку
Под вечер субботнего дня.
На нем — безразмерная майка,
А в нем — поллитра огня.
Глаза его словно у рыси,
А руки струну теребят…
Кричит мне: «Послушай, Борисыч,
Вот, выучил для тебя!»
Из бани, до блеска отмытый,
Поет о чужой судьбе.
Былого антисемита
Слегка придушил в себе.
Дружище, еще сыграй-ка
Падение, и полет…
Он мучает балалайку
И «Тум-балалайку» поет.



Ночью…

Господи, я сомнением вывернут весь!
От хулы до молитвы мой шаг неровен.
Когда невозможны ни высь, ни весть,
Я сам себе — жертвенник, сам себе овен.

Ждал ли я этого — больной спины,
Умирающей памяти, растворения в пране…
В моей пустыне раскалены,
Камни, с которых сойти не вправе.

Но обожженной своей стопой
Я повторяю попытку шага.
Господи, как же мне быть с тобой
Ночью, когда не горит бумага!



Над рекой

Над рекой, забытой временем,
Нынче высохшей почти,
На простор, бедой беременный,
Я смотрел через очки.

Этот путь с асфальтом выбитым,
Где остыла благодать,
Выбрал я, и ветры выли там,
Сердце требуя отдать.

Но оно давно обещано,
Взвешено, как ни крути…
Слышишь: слабое, но вечное
Спотыкается в груди.



Из Таганрога в Мариуполь…

Там пробирался я к Азову…
         Арсений Тарковский

Из Таганрога в Мариуполь —
То автостопом, то пешком…
Ростов мне вслед, как филин, ухал,
Грозил пудовым кулаком.
Я там по молодости грешной
Смутил немало юных дев,
Но, на спину рюкзак надев,
Исчез трусливо и поспешно.

А степь дышала ветром с юга,
И по небу плыла фелюга,
И рыбы шли по облакам,
И пес — заката кровь лакал.
А степь травой качала чалой
И мне шептала горячо:
«Никак нельзя начать сначала
То, что не прожито еще!
Но будет — боли и позора
Пора, и страха, и стыда…»

Дыханье мерное Азова
Вело меня невесть куда.



Девушки Херсона

Наташе Крофтс

Эти девушки Херсона…
Память сладкая весома,
Были времена!
Из-под век сочится влага.
Где она, моя отвага?
Больше не нужна.

Мимолетно, мимо лета,
Мимо осени раздетой,
В беспонтовый Крым.
Я тогда стремился к Понту,
Только он за горизонтом
Был неуловим.

Но зато в тумане сонном
Вижу девушек Херсона,
Золото и медь.
Опрокинутые лица,
Как днепровская водица,
Как любовь и смерть.



Зубы войны

Мир не спит ночами,
Ему больно,
У него режутся зубы войны,
А зубы мудрости
Догорают тщедушными угольками,
Обжигая язык и десны.
Это обстоятельство тоже не добавляет
Добродушия и спокойствия.

Мир состарился и разжирел
За долгие десятилетия без Большой Войны.
Ну да, все время что-то где-то погромыхивало:
То там кольнет, то здесь заноет,
То уши заложит, то хвост отвалится…
Но он притерпелся —
И без хвоста можно жить!

Но Большая Война…
Это что же — вставай с дивана,
Срочно доедай все, чем набит холодильник,
Бери шинель (с)
И уходи в эту кровавую кашу,
Которую сам же и заварил?
И никогда уже не возвращайся?..



Макушка лета

Поцелую лето в макушку…
Этот месяц, дурной и ушлый:
То жара, а то — колотун,
И трава скаталась в колтун.
Не берут ни коса, ни грабли.
Ну, скажите, я тут не раб ли,
Крибле-крабле, гроза-роса…
Вишня кровью плюет в глаза!
А рассвет пострашней заката,
В час, когда не слышны раскаты
Там, на юге, из-за реки,
Где коровы да пастухи.

…Лишь транзистор, сынок совка,
Он как совка, не спит ночами,
Он пугает меня рычаньем,
Голосами издалека.



Плесское

Когда судьба согнет в дугу,
Сбегу, и здесь, на берегу,
Где город меньше табакерки,
Где я не виден, не сочтен…
Какое дело мне, что он
Не по моей построен мерке!

Мой Плес, перчатка на руке,
Я — ненадолго, налегке,
Опять вдыхаю воздух волглый.
Ты мне уже почти чужой —
Что там осталось за душой?
Не больше, чем огней за Волгой!

И не расспрашивай меня,
О том, как жил, что разменял,
Зачем свои листаю годы,
Куда сбежал я от стыда…

Уходит это все, когда
Смотрю на гаснущую воду.



Витька

Кричал он мне: «А ну-ка, выдь-ка!» —
И я тащился налегке…
Учил меня соседский Витька
Свинчатку прятать в кулаке
И бить с оттягом, прямо в поддых,
Потом с размаху, да в скулу…
Я от приемов этих подлых
Как вспомню — до сих пор скулю!
Я так не мог. Стирая юшку,
Я клял дружка в звезду и мать…
Но город — яростный и южный
Меня уже не мог сломать.
Мой друг царил, лихой и строгий,
Пока — шпана, пока — не вор.
И Вовка, инвалид безногий,
Пел под гармошку для него.

Витьк´а зарезали на рынке —
Там, где дышала анаша,
Где все решали по старинке,
По праву силы и ножа.
Стать во дворе старш´им отныне
Мне было выдано бедой.
Лежал он в серой домовине,
Растерянный и молодой.

Все чаще сон меня уводит
В тот старый двор, в тот мир и дом,
Туда, где фронтовик Володя
Гонял босоту костылем.



Чем меньше, тем больше…

Сегодня вспомню я едва ли
Тех, кто лупил меня под дых.
Да, не любили, предавали,
Травили до волос седых,
Да, рвали душу мне на части,
Так, что дышать не стало сил…
Но помнить это — много чести,
Я все забыл, я все простил.
Я все наполнил новым светом —
И каждый день, и каждый шаг.
И дышит небом, дышит ветром
Моя неюная душа.
Ножом пацанским ранит слово —
Так, что на сердце боль и дрожь…
Чем меньше помнишь из былого,
Тем больше мифы создаешь.



В том месте, где песни…

В том месте, где песни срывались у скал
На злые ножи волнорезов,
Глушил я вино за бокалом бокал,
Но был омерзительно трезв.
И женщина та, без которой — кранты,
Певунья, чертовка и злюка,
Меня называла привычно на «ты»,
Но не было слышно ни звука —
Поскольку волна обгоняла волну,
И струны рвались у гитары,
И женщину эту, вовеки одну,
Судьба мне назначила карой.
И берег, давно отлежавший бока,
В ночи догорал, как бумага,
И прямо над нами башкою быка
Маячила тень Карадага.

Яндекс.Метрика