Машина. Серый Мерседес. «Мерседесы не должны быть серыми, а этот…» Атакует. Бьет первый. В лицо свет! Рев… У-у-у — перепонки горят, уши. Я не чувствую ног, но я буду рвать, бить головой. Пузырь раздувается. Это — я? Я изнутри раздираю его, телом вылезаю…

Он рухнул с кровати на паркет, — липкий и обессиленный. Сон отступил.
В прихожей на полу звенел телефон.
Пополз — этот звон будет вечным.
— Да…
— Тимурчик, родненький, куда же ты потерялся, пугаешь меня, алло?..
— Слушай, бабка, — голос сорвался на хрип, — твой татарин тут больше не живет, поняла? В морг звони!
Длинный гудок; пальцы не слушаются, набирая номер.
— Сивый, бери «Бочкарева», и ты уже здесь.
В ванну. Струя холодной воды облегчает шею и голову.
Он медленно возрождался.
Звонок в дверь, зашифрованный, как философская писанина.
В проеме — амбал, в коже и военных берцах.
Разлили по кружкам.
— Теплое, падла.
«Будет дождь», — зачем-то заметил пришедший.
— Ты когда челку свою сивую сострижешь?
— Сань, я ж твой телохранитель…
— Какой ты, на хрен… Смотри, Сивый, нажрусь, ножом ее отрежу. — Сделал глоток и сухо объявил: — Не положено.
Он оделся: черная рубашка, черный костюм, лакированные ботинки, пальто…
— Поезжай на базу, сегодня всех — в лес. Вождю доложи, что болен, пусть скинет инструкции на комп. Мне надо прогуляться; одному.
Дождя не было.
— Ну, все, созвонимся.

Поднят ворот; моросило одной только мокрой пылью.
Кем я был?.. Пацаном с битой, защищающим национальную гордость. Он разглядел под моей бритоголовостью ум и использовал его.
От армии косил в психушке. Гнилая среда: убогие устроили революцию — «Долой!»… их приковали к койкам. Дерьмо. Медсестричка, сыкуха, с интересом направляла в утку импотентность больного.
Стерпел — и армия позади. И вверх по лестнице — беспощадный бригадир, оратор, советник, правая рука вождя. Сам через пять минут почти вождь. Куда еще…
А мальчишки… кто — по нарам, кто — в земле. И она… Звонила предупредить: бойцам нужна помощь, чужих вдвое. «Уходи оттуда!» А она осталась, просто посмотреть. Случайный булыжник в висок. Свой или чужой — какая теперь…
Мальчишки. Куда бросишь их силу.
Вся идеология — мои привязанные психи: «Врачей устранить! Теперь мы будем врачами! Да здравствует умолюция-а!..»

Рев мотора врезался в привычный шум города. Обернувшись, он мгновенно все понял…

В его черных лаковых ботинках на секунду отразился неправильный серый мерседес.

— Дождь на улице, а на нем лаковые… Хорошие ботинки.
— Нравятся — снимай с него.
— Неудобно… с трупа.
— Поднимай носилки!

Я, да простят меня мои бывшие коллеги — профессор протухших идей. Я нектар, обреченный на горечь: мои мысли были не интересны никому — ни богам, ни людям, ни самому себе. И я решил уйти из науки.
Я ушел и даже не хлопнул дверью.
Я стал хранителем библиотеки.

Этот парень разрушил мою мечту.
Он сидел за первым столом, напротив лестницы, и читал книгу «Священная инквизиция». Временами он вглядывался в книги других читателей, и я заметил, как раскалываются от ненависти его глаза.
«Идиоты! Все — идиоты!» — вдруг вскричал он и кинул в кого-то куском булки, которую ел.
Я подошел к нему, чтобы сделать замечание, и в этот момент ловушка захлопнулась. — Каблук невидимого ботинка раздавил мою голову, и тошнота мерзко застыла во мне. Я не смог отвести от него своего взгляда, и его лицо приблизилось ко мне, стало огромным, четким. — Редкие струйки волос стекали по плотине лба, которую удерживали два носа. Волокнистые зрачки прожилками вплетались в болотную гать глазных яблок. Бугристые щеки соединялись расщелиной рта, в которой прятались голодные пиявки. Клочки лишайника на обрыве подбородка почти не скрывали иссохшую шею.
Я вижу — его рука, мнущая мягкую булку, движется ко рту. Рот раскрывается, и пиявки впиваются в хлебную плоть. Медленно отделяется от нижней губы тягучая жидкость. Капля падает на стол рядом с книгой и становится шипящим пятном.
Стол завибрировал. Пятно перестало шипеть и открыло глаза. Оно, как ртуть, отформилось от стола и стало сперматозоидом…

Я побежал по лестнице. Вниз: ступени стремительно ускорялись. А сперматозоид летел рядом со мной, стал моей тенью. Но я вырвался на улицу, а он исчез в ее шипящем воздухе.
Я отдышался, и воздух перестал шипеть. И в ту же секунду мне все стало ясно: как в зеркале, в глазах парня и сперматозоида, в их сущности, я видел самого себя.

25 июня

«Рожа счастливая, точно на иконе. К черту зеркало. Я. Могу. все. Я — всемогущ!..»
Он посетил магазин игрушек и купил сотню воздушных шариков.
«Надо бы чего-нибудь выпить. Возьму пивка и поищу ее среди людей. Милые, добрые люди…»
Он бродил по проспекту, улыбался спешащим куда-то прохожим и дарил им воздушные шарики.
«Где же ты? Я устал. Этот воздушный шарик, он — особенный, он — для тебя. “Я стоял позабыт/ И толпою сокрыт”…»
Он стоял на остановочной скамейке, и, как со сцены, читал стихи Блока. Иногда он внезапно прерывался и спрашивал у ожидающих автобуса людей: не видел ли кто…
«Чего они на меня так смотрят? Что я им сделал? Куда идти они все на меня смотрят скажи им я другой где ты... Да, уйти с улицы во двор там никого нет а оттуда… Буду искать искать…»
Под рябинами было безлюдно. Успокоившись, он уверенной походкой ушел прочь со двора.
«Лицемерные эгоисты. Нелюди. Я найду тебя, обязательно. Укрою в самом потаенном месте от этих людеподобий…»
Руки в карманах, взгляд исподлобья — он стремительно разрезал встречный поток людей.
«Где она?! Отвечай! Ты! Говори! А ты что уставился! Ты зна-ешь?! Стой! Вы! Ничтожные подобия! А-а-а!.. Я разгадал ваши замыслы! Где она?!.»
Бросаясь от прохожего к прохожему, он распугивал их искаженным лицом... … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … Рухнул на колени и взвыл…
«почему. все. как в тумане… тебе. идет. белый. цвет… а. у меня. есть. твой воздушный. шарик… желтый. для тебя…»

— Он всех из медперсонала принимает за некую Светлану и все бредит про воздушный шарик.
— Да, без сомнений, он знает нечто такое, о чем его родственники пока не в курсе. Беседовал с его друзьями. Так вот. С утра он был слишком перевозбужденным, нес какую-то ахинею, они подумали: может, обнюхавшись чего? И искал свою подружку. Да, и шарики им, воздушные, подарил.
— На учете у психиатра не состоит. Служил в армии, но не в горячих точках… Круто, же его, свернуло. Шизофрения?
— Возможно… маниакально-депрессивный психоз…

24 июня

…2000 года трагически погибла Родная Светлана Евгеньевна.