Портал «Читальный зал» работает для русскоязычных читателей всего мира
 
Главная
Издатели
Главный редактор
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Архив
Отклики
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение








Зарубежные записки № 27, 2015

Камиль ХАЙРУЛЛИН



БОГ И РЕВОЛЮЦИЯ

(Образ Иисуса Христа в поэзии Александра Блока)


Образ твой, мучительный и зыбкий…
О. Мандельштам

Певец и рыцарь Прекрасный Дамы, очарованный странник Серебряного века, символист-мистик, революционный романтик, «поэт-философ» и «первый конкретизатор философии Соловьева» (А. Белый), «последний поэт-дворянин» и «истинный поэт катастроф» (К. Чуковский), «волею божией поэт и человек бесстрашной искренности» (М. Горький), «человек-эпоха» и «трагичный тенор эпохи» (А. Ахматова), «поэт непревзойденной певучести и исключительной лирической актуальности» (Н. Асеев) — все эти характеристики относятся к Александру Александровичу Блоку (1880–1921), великому русскому поэту начала XX века.
Читатель, знаток русской литературы, начав читать эту статью, наверно, может подумать: ну, сколько еще можно писать о Блоке, ведь столько уже опубликовано о нем книг и статей. В самом деле, существует огромная Блокиана (см. работы, посвященные жизни и творчеству Блока, авторами которых являются А. Белый, К. Чуковский, Ю. Тынянов, В. Жирмунский, Вл. Орлов, Б. Соловьев, П. Громов, Л. Тимофеев, В. Перцев, З. Минц, Д. Максимов, К. Долгополов, А. Турков, Ан. Горелов, М. Пьяных, Е. Эткинд, В. Базанов, И. Крук, Г. Яковлев, А. Пайман и др.). Имеется и обширная мемуарная литература о Блоке (см. воспоминания М. Бекетовой (сестры матери поэта), Л. Д. Блок (жены поэта), М. Горького, Вл. Маяковского, С. Городецкого, В. Зоргенфрея, В. Княжнина, Е. Иванова, Вл. Пяста, В. Гиппиуса, Р. Иванова-Разумника, А. Ахматовой, Н. Павлович, В. Веригиной, Л. Дельмас, Н. Берберовой, З. Гиппиус, А. Ремизова, Б. Садовского, Е. Книпович, Ю. Верховского, Е. Кузьминой-Караваевой, С. Алянского, Н. Комаровской, Н. Нолле-Коган, Вс. Рождественского, М. Пришвина, Б. Эйхенбаума, М. Бабенчикова, И. Розанова, О. Гзовской и др.).
Я — большой любитель поэзии Блока и прочитал множество книг, статей, мемуаров, посвященных поэту. Хочу сказать, что таинственности блоковской поэзии от этого для меня не стало меньше, и она по-прежнему влечет к себе туманными намеками, своей недосказанностью и многозначной глубиной.
Я понимаю тех исследователей и просто любителей поэзии, которые до сих пор спорят о стихах Блока, пытаясь добраться окончательно до их сути. Но, строго говоря, этого конца в символистской поэзии Блока нет, и она вечно сохраняется как безграничное поле для своих новых прочтений и интерпретаций. Я нисколько не сомневаюсь в том, что художественное и идейное наследие нашего великого поэта требует своих дальнейших разработок и исследований.
Свою статью я посвящаю образу Иисуса Христа, представленному в творчестве Блока, а также восприятию поэтом Октябрьской революции, его отношению к российской жизни, сложившейся в первое послереволюционное время, и его трагическому концу. Хочу сразу сказать, что отношение Блока и к основоположнику христианства, и ко всей послереволюционной действительности было очень сложным и противоречивым.
Блок был максималистом, человеком, обуреваемым противоположными чувствами и относящимся с повышенными требованиями к жизни. В этом плане он был похож на Лермонтова. Противоречивое сочетание чувств Блока лучше всего характеризуют следующие строки из его поэмы «Возмездие»:

И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть, и ненависть к отчизне…
(Блок А. Собр. соч. в 6-ти томах. Т. 2, Л.,1980, с. 278)1.

Вот такая противоречивость проявлялась у поэта и в отношении Иисуса Христа. Отталкивание от Богочеловека и притяжение к нему своеобразно сочетались в душе Блока. Тема Христа часто обсуждалась поэтом в устных разговорах и переписке со своим близким другом Евгением Ивановым, православным верующим, стремившимся укрепить Блока в лоне христианской веры. Но этим стремлениям Блок сопротивлялся. «Я Его не знаю и не знал никогда», — так поэт заявлял о Христе Иванову в одном из писем к нему, а в другом письме к тому же адресату добавлял: «Никогда не приму Христа» (т. 6, с. 66, 82). Более того, в письме к Андрею Белому, написанном в августе 1907 года, даже утверждал, что вообще не верит в Бога и имеет о нем только «томительные, лирические, скудные мысли» (т. 6, с. 123). Однако стихи Блока говорят об обратном. Да, мучительные колебания между верою и безверием у него были. Иногда проявлялись богоборческие настроения, в частности, тогда, когда умер новорожденный младенец Л. Блок. Об этом свидетельствует стихотворение, посвященное этой трагической утрате (т. 2, с. 112). Однако в Бога поэт все-таки верил и к образу Христа с пытливым интересом и волнением неоднократно обращался на протяжении почти всего творческого пути. Можно говорить о том, что Блок хотел выстроить свой образ Христа, наиболее соответствующий глубинным чаяниям его души, связанных с жаждой революционных перемен и обновления всей жизни.
Религиозность была присуща мировоззрению Блока, но она носила весьма своеобразный и далеко неортодоксальный характер.
Уже в юном возрасте поэт начал писать стихи богоискательского свойства. Вот одно из них, обращенное к «Неведомому Богу»:

О верь! Я жизнь тебе отдам,
Когда бессчастному поэту
Откроешь двери в новый храм,
Укажешь путь из мрака к свету…
Не ты ли в дальнюю страну,
В страну неведомую ныне,
Введешь меня — я в даль взгляну
И вскрикну: «Бог! Конец пустыне!»
(т. 1, с. 82).

Есть у Блока и написанное позднее стихотворение, в котором есть строки, выражающие динамическое присутствие Бога в земной природе:

Чье там брызжет лазурное око?
Как поляна из звезд — небеса.
В тишине голубой и глубокой
С дивной ратью своей многокрылой
Бог идет сквозь ночные леса
(т. 2, с. 186).

Еще до знакомства с поэзией и философией Вл. Соловьева и создания «Стихов о Прекрасной Даме», молодой Блок мечтал о встрече с некой безымянной богиней любви. Одно из его стихотворений, написанное в мае 1898 года, заканчивается словами:

Пусть разрушается тело — душа пролетит
                                                 над пустыней,
Будет навеки печален и юн, обрученный
                                                 с богиней
(т. 1, с. 49).

Таким образом, у Блока, вступающего во взрослую жизнь, формируется понимание того, что вера в Бога нужна человеку как указание пути из мрака к свету, от пустыни к полноте жизни, от равнодушия к духовной любви.
Затем под влиянием поэзии Вл. Соловьева у него наступает пора видений Возлюбленной как Души мира и Вечной Женственности. В стихах она именуется по-разному: «Прекрасная Дама», «Дева, Заря, Купина», «Владычица Вселенной», «Царевна-Невеста», «Величавая Вечная Жена», «Лучезарная», «Светлая», «Златокудрая», «Святая». Небесная Возлюбленная станет являться Блоку в каких-то таинственных озарениях и своих ярких очертаниях. Поэт ощутит себя рыцарем и певцом, преклоняющимся перед Божественной «Прекрасной Дамой» и хранящим «Завет служения Непостижимой». Дальше я не буду останавливать внимание на этом важнейшем блоковском образе, поскольку это выходит за рамки темы данной статьи. Хочу только сказать, что вера в важность женского начала не только в земном, но и в божественном мире, составляет существенную сторону религиозности Блока, в творчестве которого женские образы всегда стояли на переднем плане. Это — помимо «Прекрасной Дамы» и ее земного воплощения — Любови Менделеевой-Блок — Незнакомка, Мэри, Снежная Дева (прообраз — Н. Волохова), Фаина, Ночная Фиалка, Сольвейг, Кармен (прообраз — Л. Дельмас), наконец, нечаянно убитая красногвардейцами Катька из поэмы «Двенадцать». Ряд стихов Блок посвятил и своей первой любви — Ксении Садовской. Кроме того, и Россия в блоковской поэзии предстает в образах жены, матери и сестры. Даже революция в одном из стихотворений именуется Девой (т. 1, с. 397).
Что же касается своего образа Иисуса Христа, то он у Блока складывался постепенно. Александр Александрович был внецерковный человек. Он не любил официальную церковь и считал, что та стала формальной и утратила истинный дух первоначального христианства, служа неправедной царской и иной власти и смиряясь с духом торгашества. А попов Блок просто не терпел, характеризуя их самыми отрицательными эпитетами (т. 4, с. 235; т. 5, с. 239). В неоконченном произведении поэта «Исповедь язычника», написанном уже после революции, есть такие жесткие строки: «Не знаю, надолго ли, но русской церкви больше нет… Церкви нет, но храмы не заперты и не заколочены; напротив, они набиты торгующими и предающими Христа, как давно уже не были набиты… Двери открыты, а посредине лежит мертвый Христос» (т. 5, с. 44). Картина, нарисованная Блоком, конечно, носит гротескный характер, а мертвый Христос символизирует неспособность церкви хранить истинную веру в Бога. Но это не значит, что Блок не посещал православные храмы. Нет, он бывал в них обычно тогда, когда там никого не было, и проникался их особой обстановкой.
Говоря о том, что не принимает Христа, Блок имел в виду его канонический образ, в котором Иисус предстает всепрощающим Сыном Божьим, одинаково обнимающим и жертву, и палача и призывающего к терпению, покорности и братству. Блоку казалось, что такой образ неуместен в современном «страшном» мире, где царят зло и несправедливость. И стоит ли в таком мире лить всех примиряющий елей? С другой стороны, Блок понимал, что Христос — это архетип мировой культуры, давно и глубоко укоренившийся в сознании русского и других народов, принявших христианскую веру. Это — образ-символ спасения, выражающий единство божественного и человеческого и несущий в себе безмерное богатство духовного содержания, выходящего за рамки церковных догм. Да, Христос — это святость, чистота, жизнь, истина, любовь, простота, доброта, милосердие, жертвенность, исцеление души и тела, свершение сверхъестественных чудес, победа над смертью, воскрешение и перспектива вечной жизни, и в то же время это — справедливость, требование исполнения нравственных заповедей, праведный гнев на ложь, подлость и другие миазмы человеческой натуры, кара за грехи, защита слабых, бедных и обездоленных, отказ от материальных богатств и мирской власти, наконец, это — радость духа.
В своих противоречивых раздумьях о Христе Блок пришел к выводу о том, что он должен поэтически выражать народного «полевого» Христа, т. е. Христа, живущего в душе русского народа. Блок сознавался Е. Иванову: «ведь я иногда и Христом мучаюсь» (т. 6, с. 69). К Нему рано или поздно, но неизбежно приходишь, если любишь русский народ, поскольку вера в Иисуса Христа занимает у него существенное место.
Как известно, в начале XX века в России произошел религиозно-философский Ренессанс. В интеллигентской среде стали много говорить и писать о грядущей революции духа, о необходимости изменения роли религии в жизни общества и превращении христианства из оплота защиты традиционных ценностей в революционную обновляющую силу. В связи с этим предпринимались попытки связать образ Христа с революцией (Д. Мережковский, Н. Бердяев и др.). Аналогичные попытки соединения религии с революционным движением и социалистическими теориями (богостроительство) имели место и у деятелей социал-демократической ориентации (А. Луначарский, М. Горький и др.).
Блок достаточно внимательно следил за религиозными исканиями интеллигенции, слушал соответствующие выступления в салоне Д. Мережковского и З. Гиппиус, в «Башне» Вяч. Иванова, на заседаниях Религиозно-философских собраний. Потом он написал про интеллигентов, «поседевших в спорах о Христе», и пришел к тому мнению, что бесконечные разговоры о Боге по сути превратились в пустую болтовню (т. 4, с. 45–46) и что только народ хранит истинный дух Христа. Через 10 лет Последний появился в поэме «Двенадцать», конечно, не случайно. Изображением Христа, идущим во главе красногвардейского дозора, Блок словно хотел сказать интеллигентской братии, враждебно встретившей Октябрьскую революцию: «Нет, господа интеллигенты, Христос не с вами, а с восставшим народом».
Но еще задолго до написания этой поэмы фигура Христа стала появляться в стихотворениях Блока. Надо сказать, что поэт изучал апокрифы, учения старообрядцев и различных сектантов, рисующих Христа в непривычных для православия обличьях, в том числе в виде бунтаря-революционера. Важную роль в возрастании его интереса именно к такому Христу сыграло общение с представителями так называемого голгофского христианства — крестьянским поэтом Николаем Клюевым и редактором журнала «Новая земля» Ионой Брихничевым. Голгофские христиане стремились представить Христа в виде «мужицкого бога», призывающего не к смирению и терпению, а к борьбе с угнетателями и эксплуататорами народа. Они видели в народной революции путь к установлению Царства Божьего на Земле, кладущему конец всякому рабству и нищете. Поэтому не удивительно появление у Блока таких строк:

Когда-то там, на высоте,
Рубили деды сруб горючий
И пели о своем Христе.
<……………………… >
И капли ржавые, лесные,
Родясь в глуши и темноте,
Несут испуганной России
Весть о сжигающем Христе
(т. 2, т. 234–235).

Или вот еще четверостишие о «вихревом Христе-победителе»:

О легендах, о сказках, о тайнах.
Был один Всепобедный Христос.
На пустынях, на думах случайных
Начертался и вихри пронес
(т. 1, с. 239).

Христос есть победитель смерти и обновитель жизни. Именно он дает надежду людям на бессмертие, на неокончательное расставание с умершими или погибшими близкими:

Секрет свой дух надеждой высшей доли,
Войди и ты, печальная жена.
Твой милый пал, но весть в кровавом поле,
Весть о любви — по-прежнему ясна.
Здесь места нет победе жалких тлений,
Здесь все — Любовь. В открытые врата
Входите все. Мария ждет молений,
Обновлена рождением Христа
(т. 1, с. 202).

Люди ищут у Христа защиты от соблазнов и искушений демонических сил, но те часто скрываются под масками доброты и благородства и порой таятся в душах самих людей. Чтобы не попасть в лапы обмана и самообмана, надо молиться, обращаясь к Христу:

Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню.
В своей молитве суеверной
Ищу защиты у Христа,
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
И тихо, с неизменным ликом,
В мерцаньи мертвенном свечей,
Бужу я память о Двуликом
В сердцах молящихся людей
(т. 1, с. 205).

Каков же он, истинный Христос? Может быть, тот, который является к лирическому герою Блока, сидящему в тюрьме:

Вот он — Христос — в цепях и розах —
За решеткой моей тюрьмы.
Вот Агнец Кроткий в белых розах
Пришел и смотрит в окно тюрьмы
(т. 1, с. 370).

Изображение Христа, обрамленное белыми розами, характерно для деревенских церквушек, и часто таковое имелось и в крестьянских избах.
В поисках встречи с истинным Христом Блок представляет себя распятым на кресте и видит Христа, плывущего к нему на челне по реке:

Когда над рябью рек свинцовой
В сырой и серой высоте,
Пред ликом родины суровой
Я закачаюсь на кресте, —

Тогда — просторно и далеко
Смотрю сквозь кровь предсмертных слез,
И вижу: по реке широкой
Ко мне плывет в челне Христос.

В глазах — такие же надежды,
И то же рубище на нем.
И жалко смотрит из одежды
Ладонь, пробитая гвоздем.

Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И челн твой — будет ли причален
К моей распятой высоте?
(т. 2, с. 55).

Образ Бога, приплывающего в челне, по-видимому, возник у Блока под влиянием народных поверий. Путешествие по реке древним представлялось как возможный переход в иную страну, в иной мир. В стихотворении поэт, говорящий от лица Родины и словно сораспятый вместе с нею, выражает надежду на то, что Христос, наконец, явится в земной мир, и с его помощью люди, верующие в него, коренным образом улучшат жизнь на родных просторах, восстанут против несправедливого жизнеустройства и сбросят груз тяжелых лишений и страданий.
Мысль о революции как очистительной буре, столь необходимой для России и ее будущего, возникла у Блока давно, еще в пору революции 1905 года. Последняя закончилась неудачно, и старый мир опять восторжествовал. Но в 1913 году поэт писал, что «есть Россия, которая, вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть, более страшной» (т. 4, с. 195). Блок предчувствовал неизбежность новой революции, и она произошла в 1917 году.
Блок ненавидел всю систему государственной власти царской России, считая ее давно себя изжившей. В одном из писем к В. Розанову он утверждал: «Современная русская государственная машина есть, конечно, гнусная, слюнявая, вонючая старость… Революция русская в ее лучших представителях — юность с нимбом вокруг лица. Пускай даже она не созрела, пускай часто отрочески не мудра, — завтра возмужает» (т. 6, с. 160–161).
Как аристократ духа и одновременно поэт-народник, Блок с отвращением относился и к буржуазному классу, к его бездуховной сытости и пошлому самодовольству. Вот такая отчаянно-гневная запись есть в его дневнике, запись, касающаяся соседа-буржуа: «Отойди от меня, сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать…» («Я лучшей доли не искал…» Судьба А. Блока в письмах, дневниках, воспоминаниях. М., 1988, с. 473).
У Блока сложилась своеобразная, во многом мифологизированная концепция революции. Сформировалась она, прежде всего, под влиянием идей, почерпнутых из книг «История французской революции» Т. Карлейля и «Искусство и революция» Р. Вагнера. Для Блока революция — это планетарное, вселенское и даже метафизическое событие грандиозного масштаба. Она может происходить не в одном, а сразу во многих мирах (т. 4, с. 146). На нашей планете она выступает как подобие подземной стихии, наконец-то вырвавшейся наружу и осуществляющей переворот во всех сферах жизни, ломку ее коренных устоев. Поэт не сомневался в тесной взаимосвязи природных и социальных стихий, полагая, что революция родственна не только землетрясению, но и урагану, буре. «Ветер на всем белом свете» ярко представлен в его революционной поэме «Двенадцать». Блоку очень нравились такие слова Карлейля: «Демократия приходит в мир, опоясанная бурей». Революционная стихия народных масс может сметать все на своем пути, и каждый человек, думающий о социальной справедливости и обновлении жизни, должен озаботиться тем, чтобы найти свое место в потоке революционных перемен. Революция имеет свои ритмы, волны подъема и спада, и от нее исходит музыка, которую надо уметь слушать и слышать. «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию», призывал Блок в январе 1918 года (т. 4, с. 239).
Однако революцию не надо идеализировать и облагораживать, поскольку оно есть грозная и опасная разрушительная сила, сопряженная с насилием, жертвами, лишениями и нарушениями норм права и морали. «Горе тем, кто думает найти в революции исполнение только своих мечтаний, какими бы высокими и благородными они не были, — писал Блок. — Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она честно выносит на сушу невредимыми недостойных; но — это ее частность, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот, все равно, всегда — о великом» (т. 4, с. 232). Как это не удивительно, этот «гул революции» слышался поэту (ему показалось, что началось землетрясение), о чем было отмечено в записной книжке (т. 5, с. 234).
С огромным воодушевлением и восторгом встретил Блок Октябрьскую революцию. Ура! Свершилось то, чего он так ждал и желал. Старому «страшному» миру пришел конец. Наступает новая эра, и будет совсем другая жизнь. Так думал поэт и выдвигал сверхзадачу: «Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью» (т. 4, с. 232). В одном могучем творческом порыве Блок в январе 1918 года создал поэму «Двенадцать», прозвучавшую как многоголосый народный Гимн свершившейся революции. И надо сказать, что мало найдется в истории русской литературы произведений, сопоставимых с поэмой «Двенадцать» по тому количеству и накалу споров, которые они вызвали, и по ширине диапазона порожденных ими чувств, начиная от глубокой и яростной ненависти и кончая безмерным восхищением. Этой оригинальной новаторской поэмой, а также статьей «Интеллигенция и Революция», содержащей призывы к сотрудничеству с новой большевистской властью, Блок вызвал огонь на себя и мужественно выносил развернувшуюся на него травлю, разрыв с друзьями из писательской среды, осуждающе встретившими эти произведения поэта. Ох, далеко не все из числа интеллектуалов позитивно восприняли революцию и установление новой власти. Дальше я на этом подробно останавливаться не буду, но хочу только сказать, что в советское время появилось мнение о том, будто Блок чуть ли не стал большевиком. Он превратился в «поэта-политика, с резко очерченной революционной программой» (Федоров В. Д. По главной сути. М., 1978, с. 500). Нет, поэт не стал большевиком-политиком. Да, он давал позитивные оценки Ленину, декретам большевиков («Мир — народам», «Власть — Советам», «Землю — крестьянам», «Заводы — рабочим» и др.), даже назвав их «символами интеллигенции». Да, он призвал интеллигенцию к сотрудничеству с большевиками, полагая, что те помогут власти направить стихийную революционную энергию народных масс в культурное русло, создающее «волевую, музыкальную волну» новой жизни (т. 5, с. 226). Ведь налаживание дел в разных сферах жизнедеятельности общества невозможно без участия профессионалов. Блок сам включился в деятельность учреждений, работающих под эгидой Народного комиссариата просвещения (Литературный и Театральный отделы Наркомпроса, издательство «Всемирная литература», Большой драматический театр) и различных общественных организаций и комиссий (Союз поэтов, Дом искусств и др.). Он стал часто выступать со сцены или трибуны со стихами или лекциями, хотя до революции делал это гораздо реже. Если ты любишь Родину, свой народ, свершивший революцию, то твой долг интеллигента, патриота, гражданина помочь им своими умениями, знаниями, талантом, что особенно важно в трудные времена революционной перестройки общества, восстановления хозяйства и культуры, разрушенных войной. Такую позицию убежденно отстаивал Блок, стремившийся каждодневно ее реализовывать в жизненной практике. Но Блок неоднократно говорил, что он слабо разбирается в политике, и надо сказать, что весьма смутно представлял общество будущего. Он страстно хотел революции духа, появления нового типа человека. Говоря о том, что «Мир и братство народов» — вот знак, под которым проходит русская революция» (т. 4, с. 232), и веря в возможность всемирной революции, Блок мечтал о будущем «артистическом человечестве» как о братской общине всех людей, всемерно одаренных разными талантами и действующих только во имя всеобщего блага и счастья. Очевидно, что такая картина будущего выглядит утопической.
По свидетельству Е. Книпович, поэт признавал значение «стихии большевизма», но отделял ее от марксизма, считая последний «железной догмой, сковывающей естественное движение жизни» (Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн.1, М., 1980, с. 39–40).
В феврале 1919 года Блок в числе лиц, публикующих свои произведения в левоэсеровских изданиях (его статья «Интеллигенция и революция», поэма «Двенадцать» и стихотворение «Скифы» были изданы в левоэсеровской газете «Знамя труда»), был арестован сотрудниками ЧК. В протоколе допроса зафиксированы такие слова Блока: «В партии с.-р. никогда не состоял и не поступил бы ни в какую партию, так как всегда был вдали от политики. Что же касается сотрудничества в «Знамени труда», то делал это по той причине, что, сочувствуя течениям социализма и интернационализма, склонялся более к народничеству, чем к марксизму» (цит. по: Орлов В. Н. Гамаюн. Жизнь Александра Блока. М., 1980, с. 665). Да, М. Бакунин, Н. Михайловский были гораздо ближе Блоку, чем К. Маркс. Вскоре поэт был освобожден.
С указанного времени, если судить по записям в дневнике, заметкам в записных книжках, Блок перестал позитивно высказываться о большевиках и Советской власти, по-видимому, на себе почувствовав репрессивный характер постреволюционной власти, которой была совершенно чужда обстановка вольной стихии, столь желанной поэту. Глухое недовольство и горькое разочарование стали нарастать в нем в связи с той складывающейся вокруг обстановкой, совсем не соответствующей надеждам, возникшим в первые месяцы после Октябрьской революции.
Но вернемся к поэме «Двенадцать». Я не буду подробно останавливаться на всем известном содержании поэмы и сразу обращусь к ее финалу, где возникает интересующая нас фигура Христа, как-то по-особому ступающего среди вьюги впереди шагающего по улицам Петрограда дозора, состоящего из 12-ти красногвардейцев:

Так идут державным шагом —
Позади — голодный пес,
Впереди — с кровавым флагом,
Из-за вьюги невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос
(т. 2, с. 324).

Почему и как божественный персонаж оказался во главе тех, кто идет «без креста», «без имени святого», т. е. революционных стражей новой «безбожной» власти? Этот вопрос с необходимостью возникает у каждого, кто прочитал поэму «Двенадцать». Поэтому многие вполне правомерно обращались к Блоку с просьбой объяснить парадоксальное присутствие Христа в поэме, причем изображенным странным образом «с кровавым флагом». Следует признать, что поэт четкого и исчерпывающего объяснения не дал. Собственно говоря, у Блока такого объяснения и не было. Но то, что Христос появился в поэме не просто так, это точно. Во-первых, во время написания поэмы «Двенадцать» Блок жил с думой о написании драмы о Христе (замысел остался неосуществленным), читал книгу Э. Ренана «Жизнь Иисуса». Во-вторых, вспомним его предыдущие стихи о Христе, в которых выражалось стремление увязать святость с мятежностью, божественность с бунтарством. Так что такой Христос в блоковской революционной поэме возник вполне в соответствии с логикой развития этого образа в творчестве поэта.
Но приведу некоторые высказывания самого Блока, конечно, знавшего об отрицательном отношении новой власти к религии. В них, как и раньше, проявляется колеблющееся и противоречивое отношение поэта к указанному образу. Прежде всего, следует заметить, что он воспринял произошедшую революцию и в религиозном, и во вселенском аспекте. В первые дни после революции Блок, защищая ее в споре, даже восклицал: «А я у каждого красногвардейца вижу ангельские крылья за плечами» (цит. по: Чуковский К. И. Александр Блок как человек и поэт // Сочинения в 2-х т., т. 2, М., 1990, с. 404).
Однако красногвардейцы, шагающие в поэме «Двенадцать», совсем не похожи на ангелов, хотя их нередко сравнивают с апостолами — учениками Христа. Наоборот, они больше похожи на бунтарей-разбойников, стреляющих по всем тем, кто им не нравится, и готовых к грабежам и погромам. Тем не менее, Христос вроде бы с ними. Блок в феврале 1918 года записывает в дневнике: «Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы “не достойны” Иисуса, который идет с ними сейчас; а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой» (т. 5, с. 239). Но кто — этот «Другой» — Блок не знает.
На упреки некоторых большевиков (зав. Театральным отделом Наркомпроса О. Д. Каменевой) на неуместность восхваления Христа в революционной поэме Блок сделает такую запись в дневнике: «Разве я “восхвалял”?.. Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь “Иисуса Христа”. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» (т. 5, с. 246). На призрачный и символический характер фигуры Христа в поэме Блок указывает и в письме к художнику Ю. Анненкову, нарисовавшему к поэме ряд иллюстраций (т. 6, с. 286–287). Однако каким бы странным и неуместным не выглядел Христос в поэме, поэт в то же время защищал свое видение Бога-сына и, в частности, не соглашался с Н. Гумилёвым, утверждавшим, что появление Христа в финале поэмы это чисто «литературный эффект». Как тогда сказал Блок: «Мне тоже не нравится конец “Двенадцати”. Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И я тогда же записал у себя: к сожалению, Христос» (цит. по: Чуковский К. И. Указ. соч., с. 409). Иначе говоря, получалось так, что Последний появился в поэме будто сам собой, помимо воли и желания автора, как некое откровение свыше.
С. Алянский, организатор издательства «Алконост», ставший другом Блока в последние годы его жизни, вспоминал: «О “Двенадцати” говорили и спорили везде: среди интеллигенции и передовых рабочих, в партийных кругах и в беспартийных. С особой страстью обсуждало поэму студенчество… А Христос так и остался отвлеченным, туманным и непонятным» (Александр Блок в воспоминаниях современников в 2-х т., т. 2, с. 281, 283).
Наверное, и самому Блоку хотелось поспорить с самим собой по поводу своей поэмы. По мнению К. Чуковского, «написав “Двенадцать”, он все три с половиною года (столько времени Блок прожил после создания поэмы. — К. Х.), старался уяснить себе, что же у него написалось. Многие помнят, как пытливо он вслушивался в то, что говорили о “Двенадцати” кругом, словно ждал, что найдется такой человек, который, наконец, объяснит ему значение этой поэмы, не совсем понятной ему самому» (Чуковский К. И. Указ. соч., с. 408).
Со времени издания столь знаменитой и спорной поэмы Блока прошло уже около ста лет. Как считает Вл. Новиков, автор последней книги о Блоке, вышедшей в серии ЖЗЛ: «Пытаться сегодня истолковать “Двенадцать” — это все равно, что еще раз объяснять улыбку Джоконды или суть “Черного квадрата” Малевича. Столько уже существует интерпретаций…» (Новиков В. И. Александр Блок. М., 2010, с. 308–309). Не претендуя на всеохватность этих интерпретаций, я все же рискну выделить и систематизировать наиболее известные из них, касающиеся только финала поэмы, а также добавить к ним собственные трактовки, возникшие в ходе моих размышлений о блоковском Христе.
Христос в поэме «Двенадцать» — фигура, безусловно, символическая, способная нести разные смыслы. Далее я расположу ее интерпретации в последовательности от более известных и распространенных к менее известным и распространенным.
1). Христос — это образ-символ, выражающий божественное, священное благословение, оправдание революции как великого события, переворачивающего жизнь. В революцию надо верить как в Бога, тогда ее успех будет обеспечен. Надо сказать, что стремление связать религию и революцию, «санкционировать» последнюю именем и образом Христа имело место не только у Блока, но и у других поэтов, позитивно встретивших революцию в России. К примеру, назову С. Есенина (поэма «Товарищ») и А. Белого (стихотворение «Родина», поэма «Христос воскресе»). Эти стремления проявились даже у так называемых пролетарских поэтов Вл. Кириллова, написавшего стихотворение «Железный мессия», и Василия Князева, автора цикла стихов «Красное евангелие», в которых Христос именуется Красным.
2). Христос — это символический божественный путеводитель угнетенных и обездоленных, ставших благодаря революции хозяевами своей жизни и судьбы, путеводитель, ведущий их к новой светлой жизни.
3). Христос — это символ божественной силы, очищающей революционной стихии, несущей возмездие свергнутым классам и свободу народным массам и разрушающей иго эксплуатации.
4). Христос — это образ-символ, выражающий благую весть о наступлении новой эры в истории России и человечества, эры справедливости, гармонии, равенства, формирования всеобщего братства людей. Блок сравнивал революционное время начала XX века с эпохой первых веков нашей эры, находя некоторые черты их общности. Он даже назвал римского политического деятеля той эпохи Катилину революционером, римским большевиком. Деградацию и гибель Римской империи поэт связывал с возникновением и распространением среди населения этой империи христианства не только как новой религии, но и как новой системы культурных ценностей, задающей иной образ жизни и способ организации человеческих отношений. Согласно утверждению Блока: «Когда родился Христос, перестало биться сердце Римской империи» (т. 4, с. 290), которая потом умирала еще четыре с половиной века. Отсюда, проводя параллель, можно сказать: образ Христа появился в революционной поэме для того, чтобы символически указать факт «остановки сердца» Российской империи. Иначе говоря, имеется еще одна причина, побудившая Блока ввести этот образ в поэму «Двенадцать». А ожидая мировой революции, поэт думал, что новая эра со временем приведет к исчезновению на Земле всей старой цивилизации, носящей неорганический механический характер, и разделяющих государственных границ, к разрушению системы государственности, построенной на принципах насилия и подавления свободы.
Все представленные четыре варианта истолкования образа Христа из поэмы «Двенадцать» чаще всего встречаются в книгах и статьях, посвященных творчеству Блока.
Далее приведу гораздо реже встречающиеся варианты.
5). Христос — это выражение божественной жертвенности. Он есть не жаждущий мести Судия, а Спаситель мира. Христос принял на себя все кровавые грехи революции (в частности, нечаянное убийство толстоморденькой Катьки, совершенное одним из героев поэмы красногвардейцем Петькой) и первым добровольно идет на Голгофу. И автор поэмы стремится как бы встать на его место. Такую трактовку предложил М. Пришвин (Литературное наследие, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. кн.4, М., 1987, с. 330).
6). Христос сам по себе, поскольку не может идти во главе тех, кто идет «без имени святого» и «эх, эх, без креста». Но он появляется там, где творится зло и царят богоборческие настроения, там, где Его совсем не ждут. В поэме красногвардейцы стреляют в Христа, правда, из-за бурана не видя того, в кого они стреляют. Они идут за Христом, который неуязвим для пуль, поскольку фактически преследуют Его. Кровавый флаг в руках — это символ Его нового распятия. Такую интерпретацию предложил Максимилиан Волошин (Волошин М. А. Россия распятая. М., 1992, с. 130–131). Однако она противоречит записи, сделанной Блоком в дневнике, согласно которой следует учитывать то обстоятельство, что «Христос с красногвардейцами» (т. 5, с. 245).
7). Блок ошибся: он за Христа принял Антихриста, «обезьяну, самозванца, который во всем стремится походить на оригинал…» (Булгаков С. На пиру богов. Pro и contra. Современные диалоги // Вехи. Из глубины. М., 1991, с. 324). Как известно, обезьяной Бога иногда называют дьявола. Христос не может быть вместе с богоборцами, желающими «пальнуть в святую Русь» и больше напоминающих разбойников. На роль их предводителя лучше всего подходит Лжехристос, и его появление в революционное время должно пугать всех здравомыслящих людей. Такую трактовку помимо Булгакова поддерживал и П. Флоренский.
Ниже приведены интерпретации блоковского Христа, которые я не встречал в литературе о поэме «Двенадцать», но они могут быть и, на мой взгляд, имеют право на существование.
8). Христос — это образ-символ потустороннего мира, и Он есть выражение революций и в иных мирах. Как известно, тема существования миров, отличных от земного, занимала в творчестве Блока заметное место.
9). Христос с флагом — это образ-символ смены одной веры другой. Поэтому у Христа вместо креста флаг. Новая вера — это вера в светлое будущее, в коммунизм, когда «Страшного суда» не будет, и наступит пора формирования всемирного человеческого братства. В устоях коммунистического общества и Царства Божьего можно усмотреть некоторую общность.
10). Христос — это символ революции духа, которая дополняет революцию народную и политическую и сопутствует ей. Если вооруженные красногвардейцы олицетворяют последнюю, то образ Христа выражает внутреннее перерождение человека, божественное преображение его души и тела. Христос — это будущий Сверхчеловек, возможно, даже андрогин, т. е. существо, совмещающее свойства обоих полов. Поэтому в его образе, данном в поэме, имеются женские черты.
11). Образ Христа амбивалентен. Он несет в себе возможность не только светлого будущего, но и всеобщей погибели человечества, т. е. выступает как символ Апокалипсиса и божественной кары за все накопленные на Земле людские грехи. Вероятность всеобщего воскрешения также имеет место, но она под большим вопросом. Поэтому Христос выглядит каким-то странным, ненастоящим и призрачным. Трагическая двойственность была присуща самому Блоку, и она проявляется и в созданном им образе Христа. По свидетельству Б. Зайцева, поэт называл своего Христа «компилятивным» (Зайцев Б. Далекое. М., 1991, с. 462), а в его имени пропустил одну букву «и», а оно зазвучало в поэме как «Исус». Так имя Бога-сына писалось в старообрядческих текстах.
12). Христос, парящий впереди красногвардейцев, принадлежит будущему и выражает собой возврат к вере в Него. Стражи революции не видят Христа, поскольку Он призрачен и далек от них. Да, они отказываются от веры в Бога, полагая, что она ни от чего не спасает. Они идут в будущее, «держа революционный шаг». Но что ожидает красногвардейцев в будущем? Что грядущее им готовит? Присутствие Христа впереди означает, что пошатнувшаяся вера в Бога будет восстановлена, если не у самих красногвардейцев, то, во всяком случае, у их потомков.
Как бы не изощрялся атеизм, какие бы мероприятия не проводило государство по искоренению религии (а таковые стали проводиться в советское время, т. к., с точки зрения коммунистической идеологии, религия — это извращенное сознание, «опиум для народа», вредный пережиток прошлого), идею Бога и веру в него уничтожить нельзя, поскольку они пребывают в глубинных структурах человеческого сознания и принадлежат вечности. Это вполне объясняет то, почему во времена, когда эта идеология перестала быть господствующей, началось бурное оживление и распространение религиозного сознания.
Таким образом, нарисованная в поэме «Двенадцать» динамическая картина с шагающими красногвардейцами и движущимся впереди Христом символически показывает ход истории во времени, эволюцию сознания от отрицания веры в Бога к возвращению опять к вере в Него. Мне представляется, что последняя трактовка хорошо согласуется с блоковским пониманием хода времени как циклического с некоторым повторением прошлых состояний и событий. Вспомним знаменитое стихотворение Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека…» (т. 2, с. 175). Что же касается флага в руках Христа, то это может означать, что восстания и революции будут происходить и в будущем.
Я — философ и отнюдь не являюсь апологетом религиозного сознания, не считаю веру в Бога ключом к решению всех человеческих проблем. Атеизм как мировоззрение, конечно, имеет право на существование. Но религия — это древняя важная часть человеческой духовной культуры, и она занимает свое соответствующее место в ней, наряду с философией, искусством и наукой. Полагаю, что любые попытки изничтожить религию, унизить, оскорбить и высмеять религиозную веру не могут быть оценены позитивно, поскольку они направлены против человеческой души, желающей иметь абсолютные опоры, жаждущей святости, надеющейся на бессмертие и контакт с вечной высшей реальностью. В то же время я хорошо знаю о таких негативных феноменах, связанных с религией, как фанатизм, сектантство, инквизиция, религиозный экстремизм, межконфессиональная вражда и вражда даже между сторонниками одной религии, которые могут переходить в кровопролитные войны (католики и протестанты, сунниты и шииты), наконец, исторически недавно появившийся международный терроризм, сейчас рядящийся в мусульманские одежды. Увы, религия порождает не только святых, но может быть использована темными экстремистскими силами для подготовки убийц-фанатиков, готовых к самопожертвованию. С опасными явлениями, возникающими на религиозной почве, современная цивилизация обязана серьезно бороться. И хотелось бы, чтобы в этой борьбе более активное участие принимали священнослужители, представители разных религий, заинтересованные в достижении мира и согласия как в своей стране, так и в мировом сообществе, причем, чтобы они умели действовать в этом деле сообща. Ситуация, связанная с религиозной жизнью людей на нашей планете, взаимоотношениями разных религий, выглядит сейчас тревожной и очень противоречивой.
Возвращаясь к блоковскому Христу, замечу, что как-то само собой получилось его интерпретаций в количестве «12». Опять это магическое число — древний символ полноты и законченности. Хотя, наверно, возможны еще какие-то варианты, но уже имеющиеся открывают простор читателю для выбора одного из них, как наиболее подходящего с его точки зрения.
Скоро будет столетие со времени свершения Октябрьской революции. После нее Блок прожил немного — около четырех лет. Но что стало характерным для последнего срока его жизни? Поэт, который только одной «Прекрасной Даме», по подсчетам К. Чуковского, посвятил 687 стихотворений (Чуковский К. И. Указ. соч., с. 439), почти перестал писать новые стихи, только переделывал, дорабатывал старые и вносил какие-то добавления к так и не дописанной поэме «Возмездие». Последним его поэтическим творением оказалось стихотворение «Пушкинскому Дому», которое вместе с докладом «О назначении поэта», сделанном на Торжественном заседании, посвященном памяти Пушкина, можно рассматривать как завещание поэта. Что же произошло с Блоком, таким одаренным и плодовитым поэтом? Его покинуло поэтическое вдохновение. Он перестал слышать музыку не только революции, но и вообще жизни. На него словно вдруг обрушилась тишина. По свидетельству современников, тогда Блок даже внешне изменился: он похудел, осунулся, постарел. Печать глубокой тоски и печали, неустранимой усталости обозначились на его фигуре и отразились на его лице с резко обострившимися чертами. Даже, говорят, походка изменилась: из прежде легкой и порывистой она стала тяжеловатой и как бы неуверенной. А ведь Блоку было всего-то сорок лет. Возраст зрелости и расцвета для мужчины.
Здесь нельзя назвать одну-единственную причину, вызвавшую поэтическое молчание Блока и упадок его творческих сил. Существовало множество факторов и условий, способствовавших этому. Во-первых, следует сказать о таких психических особенностях поэта, как повышенная чувствительность и впечатлительность, склонность к резким перепадам настроения и депрессии, тревожность, мнительность и часто испытываемые нервные напряжения. Эти особенности психики, конечно, истощали в целом крепкий организм Блока, который, кстати сказать, не чурался тяжелой физической работы. Например, в трудные времена он сам добывал, колол и таскал дрова в свою квартиру на улице Офицерской. Во-вторых, не было у Блока благополучия и в семейной сфере. Крайне противоречивые и сложные отношения его с женой Любовью Дмитриевной, отсутствие согласия между женой и матерью — все это имело место в жизни поэта. Его записная книжка хранит такое высказывание: «Жизнь моя есть ряд спутанных до чрезвычайности личных отношений, жизнь моя есть ряд крушений многих надежд» (т. 5, с. 194).
Наверно, сыграли роль и тяжелые условия, сложившиеся после революции: голод, холод, разруха. Правда, Александр Александрович мужественно и достойно переносил все бытовые лишения и сам говорил: «Искусство там, где ущерб, потеря, страдания, холод» (т. 6, с. 242). Много времени и сил отнимало у поэта его участие в работе разных комиссий, коллегий, редакций. В конце концов он возненавидел всякие заседания, от которых толку было очень мало, и сетовал на то, что из него хотят сделать чиновника-протоколиста.
Но главная причина духовного творческого кризиса Блока состояла в следующем. Вскоре после революции он стал все ясней и ясней понимать, что на смену старого ненавистного мира, который именовался им «страшным», пришел новый мир, возможно, даже более страшный, чем старый, поскольку в нем воцарились насилие, репрессии, произвол, стала литься кровь и совершаться убийства. Врагами объявлялись все, кто не поддерживает революцию и новую власть. Цена человеческой жизни стала очень и очень низкой. Нет, Блок не разочаровался в революции, по-прежнему считая ее великой и необходимой для истории, не перешел на сторону белого движения, развернувшегося в связи с гражданской войной. Он не засобирался уезжать из страны и пополнить ряды эмиграции. Поэт остался, так сказать, в стане большевиков, хотя все больше и больше чувствовал себя в нем чужим. Блок пришел в глубокое отчаянье от того, что послереволюционный ход событий пошел совсем по-другому, не так, как он ожидал. Пьянящий восторг от революции прошел, и наступила пора мучительного отрезвления. Где обещанные вольность, свобода и равенство, когда на деле реализуется насильственная политика военного коммунизма с жестким отношением к людям, в частности, к крестьянам, у которых отбирается весь хлеб? Где гуманизм и справедливость, когда классово чуждыми элементами объявляют массы людей, которые подвергаются гонениям, а иногда просто без суда расстреливаются? Разве можно построить справедливое гармоничное общество на тотальном принуждении, насилии и крови огромного числа жертв? Да, было много того, от чего можно было придти в отчаяние, тем более такому остро чувствующему все происходящее человеку, как Блок.
Однако, как всегда, далеко не все было однозначно в переживаниях Блока. Поэт понимал, что многие карательные меры большевистской власти носят вынужденный характер, т. к. идет гражданская война, и надо защищать новый строй от ее многочисленных врагов. Кроме того, совсем не в духе гуманизма он говорил Чуковскому о том, что слишком много обезьяноподобных среди людей, слишком много скопилось «человеческого шлака», который требует своей «переплавки» (Чуковский К. И. Указ. соч., с. 396). Революций без жертв не бывает, и, может быть, эта масса тупых, невежественных и грубых людей, пройдя через губительный, но очистительный революционный огонь, наконец-то станет настоящим народом. Блоку очень импонировало то, что большевики, придя к власти, сразу поставили задачу культурного просвещения народных масс, в решение которой, как уже говорилось, он активно включился.
Но все-таки Блок не находил должного оправдания политике большевиков, сопровождающейся столь грубым произволом, насилием и кровопролитием. Он чувствовал, что атмосфера давящей несвободы и нужды, страха перед возможными новыми акциями насилия властей все более сгущается в обществе, которое стало называться советским. И в том, что его тонкая душа в такой атмосфере замкнулась и перестала искать поэтического выражения, нет ничего удивительного и странного. Правда, сам Блок не оставлял надежд на возобновление своего поэтического творчества и даже планировал сборнику новых стихов дать название «Черный день». Такое название говорит само за себя.
Поэт видел то, как быстро обюрокрачивается новая власть, наделяя себя всякими привилегиями. Комиссары, эти новоявленные властители, разъезжают на автомобилях, получают свои объемные и вкусные пайки, вселяются в просторные дома, выбрасывая на улицу представителей не только дворянского и буржуазного классов, но и интеллигенции (т. 5, с. 278). В начале 1920 года Блок пережил «жилищное уплотнение» и вместе с женой переселился в квартиру матери. В конце жизни поэт застал наступление времени нэпа, которое также воспринял негативно, увидев в нем возрождения элементов «страшного» мира (Александр Блок в воспоминаниях современников в 2-х т., т. 2, с. 304–305).
Но особое возмущение у Блока вызвало идеологическое вмешательство власти в дела художественного творчества, в частности, литературы и театра. Истинное творчество невозможно без внутренней свободы художника, а чиновники от культуры навязывают свои идеологические установки, ограничивают свободу и норовят повернуть творческий процесс в нужное для них русло. Об этом говорил Блок в речи «О назначении поэта», которую я считаю в ее текстовом выражении выдающимся философским произведением о поэте как таковом, его месте и роли в мире. Следуя за Пушкиным и перебрасывая мостик к современности, Блок так охарактеризовал бюрократию: «Эти чиновники и суть наша чернь, чернь вчерашнего и сегодняшнего дня…» (т. 4, с. 416–417). «Чернь» мешает поэту творить, «испытывать гармонией сердца». Блок, конечно, не мог не возненавидеть эту «чернь».
А что в первую очередь необходимо поэту? «Покой и воля». Они необходимы для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребячью волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл… И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха (т. 4, с. 419).
Последние слова Блока означают, что поэт может умереть творчески и духовно раньше своей физической смерти, если мир пытается как бы сковать, выдавить его из себя, вызывая у него ощущения своей ненужности. По-видимому, Блок почувствовал себя пребывающим именно в такой ситуации, и когда на одном из последних его выступлений в Москве какой-то субъект сначала из зала, а затем, выскочив на сцену, стал кричать о смерти Блока и его поэзии, Александр Александрович с этим покорно согласился (Александр Блок в воспоминаниях современников в 2-х т., т. 2, с. 246, 311, 405).
Блок так же умер из-за отсутствия воздуха в прямом и переносном смысле. У него развилась тяжелая, смертельно опасная болезнь. Согласно диагнозу врачей, причиной физической смерти поэта явился подострый септический эндокардит, вызванный, вероятно, хроническим тонзиллитом, болезнью, преследовавшей его почти всю жизнь (Литературное наследие, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 4, М., 1987, с. 733). Одна из последних записей в дневнике Блока гласит: «Мне трудно дышать, сердце заняло полгруди» (т. 5, с. 278).
Были ли какие-то шансы спасти поэта и отвести от него смерть летом 1921 года? Наверно, были, хотя и небольшие. Да, антибиотики, которыми можно было бы вылечить септический эндокардит, тогда еще не были созданы. Но имелись гомеопатические средства, с помощью которых уже лечилась эта тяжелая болезнь. Если бы вовремя Блока вывезли за границу в Финляндию, то поэт, возможно, остался бы жив. Именно для его санаторного лечения в этой стране семья Блока подавала прошение с целью разрешения выезда за границу. А. Луначарский и М. Горький хлопотали о получении такого разрешения. Но большевистская власть не сразу его выдала. А когда разрешение было получено, было уже поздно. Опасения по поводу того, что Блок за границей выступит с критикой политики большевистской власти, плюс бюрократические проволочки, связанные с оформлением выездных виз, сделали свое черное дело. Поэт умер в страшных мучениях, когда даже обезболивающие уколы морфия перестали помогать, в возрасте, не достигшем 41 года.
Блок, с юных лет живший предчувствием грядущих катастроф, дождался вот такого тяжелого трагического конца. Теперь, конечно, невозможно сказать то, какие же мысли приходили к поэту в его последние недели и дни, когда он был еще в сознании. Но вполне можно предположить, что Блок задумывался о загробной жизни и вероятной встрече с Богом в потустороннем мире. Ведь это происходит с подавляющим большинством людей в предчувствии приближающейся смерти. А о том, что поэт верил в продолжение жизни после смерти где-то «там», говорят его некоторые стихи. Вот так звучит следующее четверостишие:

Когда настанет мой час,
И смолкнут любимые песни,
Здесь печально скажут: «Угас»,
Но там прозвучит «Воскресни!»
(т. 1, с. 266).

Или еще такое стихотворение:

Все на земле умрет — и мать, и младость,
Жена изменит, и покинет друг.
Но ты учись вкушать иную сладость,
Глядясь в холодный и полярный круг
<………………………………………>
И к вздрагиваниям медленного хлада
Усталую ты душу приучи,
Чтоб было здесь ей ничего не надо,
Когда оттуда ринутся лучи
(т. 2, с. 139).

Представленное стихотворение говорит о необходимости подготовки человека к своей смерти, и Блок готовился к уходу из земной жизни в минуты отступления болезни, приводя в порядок свой архив и уничтожая некоторые письма, записные книжки и черновики. Я не знаю того, молился ли поэт Богу с целью облегчения своих физических и душевных страданий, но то, что в конце жизни у него произошел рост религиозных умонастроений — в этом вряд ли стоит сомневаться. В письме к Н. Нолле-Коган, написанном в январе 1921 года, Блок признается, что церковь его зовет, хотя пойти туда пока не может в силу своих грехов и внутренних противоречий (т. 6, с. 300).
Когда-то Блок сказал Н. Павлович так о своих стихах: «Это дневник, в котором Бог мне позволил высказываться стихами (Александр Блок в воспоминаниях современников в 2-х т., т. 2, с. 395). И вот теперь этот дневник не пишется, и поэт почувствовал себя богооставленным. А революция тоже закончилась, и благообразного преображения жизни не произошло. Наоборот, жить стало труднее и хуже. Да, и люди мало в чем изменились, не стали лучше. Никакой новой, более совершенной «человеческой породы» не появилось. «Что, если эта революция — поддельная? Что, если и не была подлинной? Что, если подлинная только приснилась ему?» — даже такие вопросы возникали в сознании Блока (Чуковский К. И. Указ. соч., с. 415).
Ясно то, что поэт абсолютизировал революцию, ожидая от нее какого-то великого чуда. Пропасть между его мечтами, надеждами, представлениями о будущем и жестокой реальностью все более расширялась и углублялась. Отчаявшийся, больной Блок падал в нее все ниже и ниже. Сначала он не оставлял надежды хоть на какое-то выздоровление, а потом и она растаяла. Его начали мучить кошмарные сны и галлюцинации. Блок захотел скорее умереть, отказывался принимать лекарства, в истерическом припадке стал кричать и отшвыривать их от себя. Считается, что у поэта тогда проявились признаки психического расстройства: он пытался ломать мебель, разбил бюст Аполлона, уничтожил все имевшиеся в доме экземпляры изданий любимой поэтом поэмы «Двенадцать». Есть мнение о том, что Блок отрекся от поэмы, оцененное К. Чуковским как вздор, никак не соответствующий действительности (Чуковский К. И. Указ. соч., с. 409). Это мнение все-таки имеет право на существование, хотя я тоже считаю отречение маловероятным, поскольку поэт рассматривал свое творчество как органическое целое, в котором его каждое произведение занимает соответствующее необходимое место, тем более поэма «Двенадцать», написанная под воздействием музыки революционной стихии.
Но у умирающего Блока могли вставать такого рода вопросы: каким же он предстанет перед Богом? Не слишком ли вольно он обращался с образом Иисуса Христа в своих размышлениях, стихах, рассказах, письмах, разговорах? Правильно ли он вообще понимал Христа, порой его совсем не воспринимая? Думается, предположение о такого рода мучительных вопросах, возможно, вставших перед Блоком в преддверии его земного конца, имеет право на существование. Ведь тема «Бог — мир — человек» волновала его всю жизнь.
В завершающей части речи «О назначении поэта» Блок говорил: «Мы умираем, а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны» (т. 4, с. 420). Принципиально неизвестной остается и та реальность, в которую уходит любой человек, пусть даже самый гениальный и великий, после своей смерти. Однако неискоренима человеческая вера в бессмертие, тесно связанная с верой в Бога, и неверно рассматривать даже самый тяжелый уход человека из земной жизни как победу этой жизни над человеком.
Между тем Б. Зайцев, литератор, хорошо знавший Блока и эмигрировавший из России в 1922 году, писал: «Куда бы не зашел Блок и чего бы не наделал… — в нем было то очарование, которое влекло сердца и женские, и мужские, та печать, что называется “избранничеством”. Хотелось бы, чтобы именно такой, которому дано не скупо, выдержал бы, пришел к Истине, победил. А он не выдержал. Жизненный бой проиграл. И побежден» (Зайцев Б. К. Указ. соч., с. 465).
Я не согласен с тем, что Блок ушел из жизни проигравшим. Поражение не есть итог его жизни.
Вспоминаются слова из старой бардовской песни: «Уходя, оставьте свет…». Именно Блок, уходя, оставил свет, свет, столь яркий, что он до сих пор освещает весь последующий путь развития русской поэзии.

Простим угрюмство — разве это
Сокрытый двигатель его?
Он — весь дитя добра и света,
Он весь — свободы торжество!
(т. 2, с. 215).

Да, уход его был трагический. Но разве взлетами своего духа, своим уникальным творчеством Блок проиграл жизнь? Нет и еще раз нет. То духовное богатство, которое он оставил, служило и продолжает служить культуре России, да и всего человечества. Творчество Блока — это художественное явление огромного масштаба. С одной стороны, оно содержит откровения и открытия поэтического духа, устремленного в метафизические высоты бытия, а также в глубинные тайны жизни, любви и смерти. С другой — в нем выражаются трагические, мучительные противоречия этого духа, противоречия, характерные для переломных эпох — эпох войн и революций. «И вечный бой! Покой нам только снится…» и «Сотри случайные черты —/ И ты увидишь: мир прекрасен» — эти блоковские строки, наверно, помнят все, кто мало-мальски знаком с русской поэзией. Почему при трагическом характере мироощущения Блок неоднократно повторял, что мир и жизнь в сути своей прекрасны? Дело в том, что поэт подходил к бытию эстетически, как художник, и полагал, что его сущностью является музыка, самая прекрасная субстанция на свете. Но «музыка в понимании Блока» — это тема уже другой статьи.

__________________________________________________________________________________
1 Далее ссылки будут идти на это Собрание сочинений Блока с указанием только номеров тома
и страниц.

Яндекс.Метрика