Недолговечный мрамор
социализма
местами уцелел, но искрошился, сер,
как будто все еще нам носят письма
из СССР.

И пионер трубит в обломок горна,
и сталевар дает возле уборной
стране металл,
и молдаванка виноград
несет в корзине,
Горький хмурит взгляд
поверх усов, покрытых серебрянкой,
и вождь зовет куда-то
спозаранку.
Да вот куда? Поди его пойми.

Но всех милей
медведиха с детьми
или олень, пугливо
отступающий
прочь
от аллеи с публикой гуляющей.

И серой глыбой небо надо мною
крошится на куски в раскатах грома.
Душа моя под этим гипсом ноет,
вся в переломах.

Мы едем
черт знает куда,
проспект развезло, что болото,
ты здесь не бывал никогда.
Заносит на поворотах.

Не рытвина, так буерак.
Так мучимся времени ради.
И кто ты? последний дурак,
а умный в маршрутку не сядет.

Водила чуть что тормозит
и мчится потом что есть мочи.
— Везешь не дрова, паразит!
— Мамаша, не ссы,
не замочим.

Достался кусочек окна —
одни пустыри да заборы.
Динамик:
                  — Внимание, на…
на линии действуют воры.

За воздух держись,
                         за карман,
за слева соседа и справа.
Все гуще и гуще туман
над маленькой полудержавой.

Чернозем бессарабский
(щепку воткни — цветет)
обращается в пыль,
и несет ее дальше ветер.
Урожай гниет,
и кручина гнет,
и глаза покрывает лед.

В опустелом дому
никому
никого не встретить,
но аукнется:
песнями стекла звенели…

Одинокое
в горьком пиру похмелье.

Уронила на землю
тяжелые гроздья
гроза.

Улетели грачи, улетели.
И уже им видна еле-еле
между речек зажатая
несжатая полоса.

Style драных футболок, нечесаных лохм, исподних,
спадающих с задниц, — так пьяный моряк на сходнях
чуть держится, раскорякой — ноги, одна и другая,
кренится-качается, воздух руками хватая, —
лямок бюстгальтера, прячущегося от прачечной,
но не от взглядов,
style бабы бездомной, плачущей
у задней двери в кабак,
где вкусно так
пахнет, что слюнки текут, но нет наличных,
карточки, чека и отношений личных,
но официантка, во двор выйдя для перекура,
сквозь мокрую тушь смотрит на старую дуру
и ей выносит целый пакет съестного
под мелодичный грохот транспорта городского.

Этот бомж-style, что увидишь в любом мегаполисе,
плохо прижился у нас, в часовом нашем поясе,
мусор выносим, нарядные, как для свиданий, —
как, почему? сие есть великая тайна, —
бросим в контейнер, а рядом поместится скромный
мешочек объедков для кошек, собак и бездомных.

Собаки и кошки не брезгуют и пируют,
а люди с помойки отходы меж тем сортируют:
стекло или пластик, посуду, одежду, бумагу —
что можно за деньги сдать ко всеобщему благу.
Им не до нас, не до стилей и философий,
редко их видишь анфас, а чаще в профиль.

Но если отмыть хорошенько такого бродягу…
Его хоть на выставку, только не дал бы тягу.

Никакого серпа и молота
ни креста
ни сусального золота
депозитов и авуаров
чашки кофе
меню
сигары
малой капли духов на запястье
пожеланий здоровья и счастья
ни машины и ни брелка
даже фигового листка

ничего

не возьмешь с собой
опускаясь в глухой забой

голышом в домовину ложись
и забей на земную жизнь

…………

и по вере твоей
будут молча встречать на пороге
боги старые или новейшие боги
и на ржавой базарной ваге
не заглядывая в бумаги
взвесят сущность твою
и дадут ей ход
дебет-кредит
приход-расход