Портал «Читальный зал» работает для русскоязычных читателей всего мира
 
Главная
Издатели
Главный редактор
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Архив
Отклики
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение








Зарубежные записки № 45, 2021

Борис БОРУКАЕВ



ДО И ПОСЛЕ

АДМИРАЛ


Делился мир на до и после.
На голь и стыд, на гнев и страх.
Земля лежала в шрамах возле
крестов при павших куполах.

Сдирали золото, как кожу,
с их тел, хранимых испокон.
Но обесценивалось все же
повсюду золото погон.

Из дальних мест сочились вести
о том, как жил и умирал
хранитель веры, рыцарь чести
блестящий русский адмирал.

Когда он пел перед расстрелом
"гори, гори, моя звезда",
звезда горела и горела.
И с ним угасла навсегда.


ВОЗЛЮБЛЕНННАЯ


Приятен и сладок, рассеялся дым
дорогою пройденною.
И я осознал, что уже не храним
ни Богом, ни родиною.

Оплакав давно в чужедальнем краю
жизнь глупо загубленную,
нежданно-негаданно встретил свою
навеки возлюбленную.

Вначале возникшая из ничего
и мною не признанная,
она лишь отныне — мое божество,
отныне — отчизна моя.


КОБЫЛИЦА


Мельком повсюду проносятся лица,
реки, деревья, поселки и страны.
Вольная, вся в полосах, кобылица
диким карьером безудержно мчится.

Это не странно. Нет, это не странно.

Скачет, как средь облаков, без опоры.
То опускаясь, то резко взмывая.
Может быть, скоро, а, может, не скоро
сбросит того, кто вонзил в нее шпоры.

Это бывает. Да, это бывает.

Пункт назначения — время заката.
Молот вверху, а внизу наковальня.
Точка, откуда не будет возврата,
где произносится с грустью: "когда-то".

Это печально. Да, это печально.


КУТЕЖ


Под пальцами капроновые струны
хохочут и рыдают, чуть дрожа
в разгаре чумового кутежа.
Речушка звездна, лица бледно-лунны.

Охватывают дикие восторги,
когда дровишки собраны уже.
И все пьяны, а дамы в неглиже —
вполне созрели для костровых оргий.

Поодаль, в дебрях девственной природы,
застыла стайка молодых зевак.
Ведь мы резвимся до рассвета так,
как даже и не снится им в их годы.


НОВОЕ СТАРОЕ


Деля свой век на новь и старь,
шампанским громко брызни.
На стенке — новый календарь,
как символ новой жизни.

Надежды час, желаний час.
И сам небезучастен,
вливаясь пылко в общий глас,
гремящий: "с новым счастьем!"

Звучит нелепо и смешно.
Что толку в счастье старом?
Ему исчезнуть суждено
с двенадцатым ударом.

"Пусть ваши сбудутся мечты!"
Звучит еще нелепей.
Бокалы вновь уже пусты.
Работай, виночерпий!

Стареешь, брат? Наоборот,
коль грезишь ты не реже.
И переходят в новый год
твои мечты. Все те же.


СБЫЛОСЬ


Да, все сбылось. Почти до мелочей.

И город таял, глядя вслед нестрого,
и разветвлялась дальняя дорога,
и выбор множил терния на ней.

Под кровлей — грохот сломанных стропил.
Предначертаньям следуя зловещим,
смирен с любовью нелюбимых женщин
и нелюбовью тех, кого любил.

Не стал алмаз бриллиантом. Сточен в прах.
Надежды в прошлом. И сейчас — обычно
смотрящее из зеркала обличье
с потухшими вулканами в глазах.

Обвило время туго, как удав.
Легко и просто заглотнуть подранка.
Да, все сбылось, что давним днем цыганка
мне предрекла, ни словом не солгав.


СТРОКИ


Проторенных дорожек пионер,
искатель тайных смыслов и пиара,
хулитель крайностей и полумер,
камней подводных собиратель ярый
бурчит, с прищуром глядя мне вослед,
в толпе обычно сер и неприметен:
— Так что же ты хотел сказать, поэт,
вот этим вот... да-да, конкретно этим?

Да что хотел, то и сказал, дружок,
неугомонно-грозный "руки в боки".
Читать меня не надо между строк,
а то читай, что ясно видно — строки.


И ЖАЛЕЮ, И ЗОВУ


"Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым"
                                        Сергей Есенин

И жалею, и зову, и плачу.
Где ты, где ты, молодость моя?
Был еще совсем недавно мачо.
Кобелем был, жеребцом был я.

Но не стал теперь скупей в желаньях.
Вот в чем весь трагизм-то, господа!
Как и прежде мчусь я на свиданье,
хоть и голова уже седа.

Ждут красотки вечером сегодня.
Но, боюсь, разочарую их.
Нам ведь на троих почти что сотня.
"Боливар не выдержит двоих!"


СТИХОТВОРЕНИЕ


Любовь — источник вдохновенья
во все века. Но лучше‚ чем
"Я помню чудное мгновенье"‚
сказать нельзя. Увы‚ я нем.
Мой ангел‚ как высоким слогом
поведать о лавине чувств‚
когда к заветному порогу
я подбегаю и стучусь‚
и двери в спешке открывая
с копной распущенных волос,
в халате легком ты‚ родная,
мне задаешь один вопрос:
— Скучал? — В моем немом ответе
все познаешь‚ что я постиг.
Иные ценности на свете
теряют смысл в блаженный миг.
Объятья‚ слезы‚ поцелуи‚
короткий отдых‚ разговор
о том‚ как‚ мучаясь‚ тоскуя‚
в разлуке жили до сих пор.
И снова страстные объятья...
Как отобрать из тысяч слов
слова‚ в которых светит счастье‚
надежда‚ вера и любовь‚
сложить их стройно в описаньe
твоей красы‚ твоей души
и рифмой пылкого признанья
стихотворенье завершить?
Чудес‚ конечно‚ не бывает.
А что мы стоим без чудес?
Лишь единицам выпадает
благоволение небес.
Да, я — не Пушкин, я — не гений.
Мне не дано ума и сил.
Пал пред иконой на колени
и низко голову склонил.
О‚ нет! Не стоит бить тревогу.
Я не сошел с ума‚ любя.
Я просто благодарен Богу
за то‚ что создал он тебя...
Не может быть! Да я ли это
изрек стихами? Впрочем‚ ты
любого сделаешь поэтом‚
мой гений чистой красоты!


ВЕЧЕРОМ И УТРОМ


Однажды вечером вошла в квартиру Злоба.

Увы, хозяева хоть и старались оба
ее к себе ни в коей мере не впускать,
она приперлась и, улегшись на кровать,
с той тумбочки, что слева от кровати,
схватила томик Гумилёва и некстати
нарочно громко вслух прочла длиннющий стих.
Затем, став больше ровно вдвое — на двоих,
под громкий топот ног ехидно крикнув "Браво!",
взяла том Бродского. Он был на тумбе справа.

А после чтения, издав протяжный свист,
как это сделал бы Есенин скандалист,
брезгливо фыркнув искривленными губами,
закрыла книги, поменяла их местами.

В семействе каждом для размолвки повод свой,
как этот случай трактовал бы граф Толстой.

Пустые шалости. Ей показалось мало.
Она включала свет, то снова выключала,
открыла истину источнику всех зол,
вопила, плакала, искала валидол,
вся извелась от истеричного разгула,
в конце концов все ж притомилась...
и заснула.
А утром солнечным вошла в квартиру Ласка.
Вошла неспешно, осмотрительно, с опаской,
едва касаясь под лучами теплых тел.

Но по Руми — на страсть способен тот, кто смел.

Прощенья слезно попросила и простила
и охрабревшая в миг чувственного пыла,
окрепла, выросла примерно раз во сто,
когда сменилась на Блаженство и Восторг.

Сейчас сказали б: зажигали не по-детски.
Не стушевались — так бы молвил Достоевский.
И как изрек бы наблюдательный Басё,
в цветенье сакура.

Вот, собственно, и все.


МОНОЛОГ


Она шагает, широко глаза раскрыв,
как будто ищет что-то в полутьме напротив.
Вот-вот охватит чудодейственный порыв,
всегда готовый единенье душ и плоти
перенести одним мгновеньем в тот мирок,
что состоит из битв, царей, богов, героев.
Как он надуман, как смешон и как далек.
Но выбор мал. Пора предречь погибель Трое.

— ОСТАВЬТЕ РАСПРИ И ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ!
ГРЯДЕТ СУРОВЫЙ ДЕНЬ ДЛЯ КАЖДОГО ТРОЯНЦА!
В ГИГАНТСКОМ ЧРЕВЕ ДЕРЕВЯННОГО КОНЯ
БЕСШУМНО ВРАЖЕСКИЕ ВОИНЫ ТЕСНЯТСЯ,
ПОЛНЫ ЖЕЛАНИЯ ОТМЩЕНЬЯ И НАДЕЖД
ЗАКОНЧИТЬ ДЕСЯТЬ ЛЕТ АТАК КРОВАВЫМ ПИРОМ!
Какая сволочь все же этот наш главреж,
пообещавший мне давно помочь с квартирой.
Сказал всерьез: как только звание дадут.
Но, став заслуженной, приобрела в итоге
Десятилетье пребывания в аду
обьектом зависти и ненависти многих.

— Я НЕ БЕЗУМНА! НАМ НЕ ВЫИГРАТЬ ВОЙНЫ!
В РАССУДКЕ ЗДРАВОМ ДОЧЬ ПРИАМА И ГЕКУБЫ!.
МОЙ ДАР ОТ БОГА. ЗНАЧИТ ВСЕ СЛОВА ВЕРНЫ.
КАК ВИДЯТ ЯВЬ ГЛАЗА, ТАК ПРОИЗНОСЯТ ГУБЫ.
Да, я безумна. Ведь безумен был отказ
сниматься в длинном, популярном сериале,
где ни оваций, ни цветов. Зато сейчас
жизнь проходила бы среди иных реалий.

— О, АПОЛЛОН! Я НЕ ОТВЕТИЛА НА СТРАСТЬ!
Явился муж опять под мухой и под утро.
— И МЕСТЬ ЖЕСТОКАЯ НА СЛАВУ УДАЛАСЬ.
Щека в помаде, а пиджак испачкан пудрой.
— МОИМ ПРОРОЧЕСТВАМ НЕ ВЕРИТ ИЛИОН.
Я пригрозила: есть всему предел на свете.
— МСТИ МНЕ, НО ГОРОД! В ЧЕМ, СКАЖИ, ПОВИНЕН ОН?!
Давно б ушла, вот только в чем повинны дети?

Она рыдает, простирая руки ввысь,
с таким отчаяньем и мукою такою,
что сотни внемлющих сердец в одно слились,
и сотни судеб предстают одной судьбою.
Уxодит, скорчившись от боли и стыда,
всю изнутри ее разрушивших отравой.
И продолжает за кулисами рыдать.
А в зале долго не смолкают крики "браво!"


СТАРИК


Закат-янтарь. Прибой печален.
И чаек крик.
Причал. Скамейка на причале.
На ней — старик.

Он дышит морем безмятежным
и смотрит вдаль.
Туда, где порт укутан нежно
в туман, как шаль.
Немного кажется нам странным
застывший взгляд.
Он был когда-то капитаном,
вокруг твердят.

О чем он думает? Наверно,
о прошлых днях.
О рифах, гаванях, тавернах,
лихих друзьях.
О корабле, прошедшем кротко
меж грозных скал.
Об экзотической красотке,
с кем рай познал.
О гребнях волн у звезд — не ниже —
сплошной стеной.
Среди которых, чудом выжив,
стал весь седой.

И нам, старик, поведай, ладно?
О том былом.
Уже темно. Уже прохладно.
К костру пойдем.

Старик не дышит больше морем,
не видит порт.
И мы глаза ему закроем.
Он слеп. Он мертв.


ВИЗАВИ


Удар! Еще удар! Кулак в крови.
Гнев выпалил из уст потоки брани.
Повержен‚ наконец‚ мой визави —
источник горьких разочарований.

Воздалось ненавистному врагу‚
растратившему годы по частицам‚
за то‚ что с ним не мог и не могу
ни разу ни о чем договориться.

За то‚ что подпевал‚ но сам не пел‚
грехам предпочитая прегрешенья.
Что ни одно из важных в жизни дел
им не доведено до завершенья.

За то‚ что частоколы обходил
и не входил в распахнутые двери‚
не пропадал в безумствах‚ не любил‚
виня Творца‚ в которого не верил.

За трусость‚ не сожженную стыдом‚
не потревоженную в спячке совесть‚
за сердце безмятежное‚ а в нем
огня и льда ужившуюся помесь.

Удар! Удар! Другой кулак в крови.
Но есть всему предел. Дошел до точки.
Разбиты зеркала. Мой визави
Распался на стеклянные кусочки.


ПОСТНОВОГОДНЕЕ


Сельские и городские жители,
дети небоскребов и гумна,
прихвостни, вожди, руководители
высшего и низшего звена,

лохи, аферисты, полицейские,
щеголи во фраках напрокат,
выскочки с манерами плебейскими,
каждый с ярлыком "аристократ",

стройные, упитанные, тощие,
толстые диетам вопреки,
умные чрезмерно и попроще, и
глупые да вовсе дураки,

Прохоры, Тарасы, Вани, Яковы,
сэры и синьоры, и месье...

ну, короче, все мы одинаковы
с мордами в салате Оливье.


ЛИБИДИНАЯ ПЕСНЯ


Раз ты мужик, не упускай из виду,
что надо ублажать свою либиду.
Кто как там говорит — то не беда.
Беда, когда страдает либида.

Она глуха, слепа, и ей все то же —
звонят ли, звонят ли, кладут ли, ложат.
Подумай о здоровье в самом деле.
Тестостерон зашкаливает в теле!

Его избыток приведет к психушке.
И потому прости своей подружке,
что кофе было вкусно, но остыло,
что ихнее кино довольно мило.

Не слушай, впечатлись длиною ног,
сметающих терпимости порог,
А грудь, которая столь голову кружит,
а, может, кружит. Что за чудный вид!

А попка! Разве важно в этом мире,
что той шпионкою была не харакири,
и камикадзе — вовсе не грузин.
Ты сам себя занудством не грузи.

Какую форму, глянь, коль не невротик,
приобретает этот чудный ротик!
Вмиг потеряешь разговора нить
и, все забыв, начнешь ее либидь.


ПАДАЮТ ЗВЕЗДЫ


Падают звезды одна за другой.
Люди во всей округе
вышли на улицы, бродят толпой
и подставляют руки.

Кто-то расщедрился там, наверху,
или желал потехи.
Только скажу я вам как на духу —
вряд ли хватит на всех их.

Небо в феерии этой ночной
стало черней, бездонней.
Падают звезды одна за другой
мимо моих ладоней.


ШЛЯПКА


Чуть хмельной, бреду враскачку
по бульвару. Впереди —
дама в шляпке, две собачки,
метрах этак в десяти.

Вдруг срывает шляпку ветер,
и меж ярких фонарей
слева лайка, справа сеттер
вслед пускаются за ней.

Но летит она быстрее
и кружит, поля креня,
точным курсом вдоль аллеи,
в общем, прямо на меня.

Рад отнять добычу ветра.
Юмор мой диктует хмель:
— Крыша вот... мадам... из фетра.
А в ответ: — Мадемуазель.

Мы шагаем дальше вместе,
постигая по пути,
что вопрос тут неуместен,
как нам ночку провести.

Воет сеттер, лает лайка.
Мне понятны лай и вой.
Ведь придется кров хозяйки
разделить теперь со мной.


ПО-СОСЕДСКИ


Ей давно уже за тридцать.
Лоб в морщинках, прядь седая.
— Хочешь выпить? — Я киваю.
И соседка суетится.

То на кухню, то обратно.
На столе закуска, водка.
Друг на друга смотрим кротко.
А затем сам черт не брат нам.

Раздеваемся поспешно,
торопимые желаньем.
На пол падая, пылаем.
Дальше ясно все, конечно.

Утро требует похмелья.
Но, увы, пуста бутылка.
Мы прощаемся не пылко,
мы прощаемся в смущенье.

Наважденье это, что ли?
Вот, пожалуй, довод веский.
К ней зашел я по-соседски
попросить щепотку соли.


НОВОЕ-СТАРОЕ


Деля свой век на новь и старь,
шампанским громко брызни.
На стенке — новый календарь
как символ новой жизни.

Надежды час, желаний час.
И сам небезучастен,
вливаясь пылко в общий глас,
гремящий: "С новым счастьем!"

Звучит нелепо и смешно.
Что толку в счастье старом?
Ему исчезнуть суждено
с двенадцатым ударом.

"Пусть ваши сбудутся мечты!"
Звучит еще нелепей.
Бокалы вновь уже пусты.
Работай, виночерпий!

Стареешь, брат? Наоборот,
коль грезишь ты не реже.
И переходят в новый год
твои мечты. Все те же.

Яндекс.Метрика