![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
Виктор ПЕТРОВ
ИЗОЛЯЦИЯ ЛЮБВИ
ШТЫК Четыре грани — русский штык:
И меркнет свет на сломе лет, И времена смыкает в стык Цветок георгиевских лент. Железо пролежит в земле — Сжигает ржа, да не сожжет! И штык в единственном числе — Живым живой — и тем живет. Мерцает, словно бы свеча, Граненым хладом острие... Приклад ли снова у плеча — Отдача бьет в плечо мое! Винтовка русская, вперед! И передернутый затвор Смещает временной черед — Атака захлестнет простор. Под Кёнигсбергом, как отец, Хриплю победное: «Ура!» Всему конец — не мой конец, Атаки штыковой пора. И я с траншеей той знаком, Где немец батю убивал, Но друг поспел, и друг штыком Сразил пришельца наповал. Я ратной правды не лишен: Стихает канонады рык, И враг, откуда б ни пришел, На то и враг — узнает штык! * * *
Прости, Господь, твою послушную рабу Марину,
И пусть ее оплачет поминальная свеча. И своенравных строк юдоль невольничью отрину, Сломав острожную решетку лет углом плеча, Когда склоняюсь над страницами и рвусь на волю, И каторжанку от погони за собой веду: Дороже воли — только воля!.. Волчьему лишь вою Доверимся и выйдем на Полярную звезду. Почудится, что быстрый конь проносится над нами, И не догнать его ни Гончим Псам, ни псам иным. Смотрю вослед, терзает душу мысль одна мне: Откуда это все? зачем?.. А чтобы слыть родным! Глубокие снега, какие только есть в России, Сулят упокоение таким за смертный грех — Таким, кому судьба служить у высших сил рассыльным, И ток незримый уловить, и словом стать для всех. Небесных фраз стечение, смыкание, стыковка!.. Уходим от погони, от любых мирских погонь, И, точно крест, мерцает на ее груди подковка — Серебряное слово обронил летучий конь. ВОЛНЫ
Волну отринул берег... Дик и страшен
Откат волны обратный под водой. Тебя несет. Куда? И ты, уставший, Уже не можешь совладать с бедой. Тогда узри не образ ли небесный: Твое спасенье — верхняя волна. И пронесет она тебя над бездной, И мертвая закатится луна. * * *
Путь прямой и прост, и не прост —
Это Крымский мост, Русский мост. Он построен из прямоты. Керчь, Тамань, а грезишься ты... Счесть ли между нами км? Я к тебе лечу, ты — ко мне. Встречи наши после разлук: Близость губ, сплетение рук. Берега теперь не разъять — Мост стоит и должен стоять! Русский мост — опор череда, Крестит керченская вода... Край опорный, нашенский край. Вот и думай — путь выбирай! Мы же выбрали навсегда!.. Во спасенье светит звезда — Преломляется луч крестом: Русский мост на месте святом. Путь Господень, отсвет креста — Путеводная прямота. Жребий брошен. Выпал черед: Путь вперед и только вперед! Русский мост — спасительный путь, Не сойти с него, не свернуть. * * *
Мертвый город лучше города мертвых,
Жить и выживать — подобно искусству: Марлевой повязкой твой лик замотан, Предаемся виртуальному чувству. Светлые ангелы не оставляют Наши многострадальные пределы, То ли они, то ли вьюги летают — Потому и твои снега белым-белы. Мы встречаемся, не видясь, не знаясь, Схимники, отшельники, одиночки! Нам на зависть распускается завязь, Только следуем от «точки» до «точки». Кто за нас располагает? Не скажет, Даже пусть и просьбу сведущий слышит. Заклинаю: разойдись теперь с каждым — Кто идет навстречу, тот второй лишний! Мой смартфон от немоты кричит криком, Если ты надолго смолкнешь внезапно. И составы не грохочут по стыкам, И востоком заражается запад. Пса выгуливаешь в соседней роще, Длинный поводок продолжает руку... Ты прости, что не умею жить проще, Обрекаю на разрыв, на разлуку. Стул электрическим может быть стулом — Только мысль одна пульсирует: «Как ты?!» Никаким уже не верю посулам, Верую в оборванные контакты! Вот они сходятся на мониторе — Оживляю спасительным курсором: Тотчас на дальнем сибирском просторе Отзываешься жестом, ясным взором. КНЯЖЕНИКА
Валерии Галицкой
Эту ягоду ягод — княжну, княженику —
Я искал, обыскался, где топи и гнус. Попадались другие... Не рвал, поелику Горше горького ягоды были на вкус. Опечалился тем, но — печален не весь я, Говорил сам себе: «Ничего, ерунда...» Забубенную голову низко повесил, И пошел, и побрел неизвестно куда. Случай вывел к деревне с названием Княже — Здесь ли княжеской ягоде нету числа?! И вдова зазвала, и челомкались даже, Только ягодка бабья княжной не была. Кем была для меня?.. Я не знал и не знаю, Потому как от белых ночей не спалось. И я вывернул душу свою наизнанку, И в калитку тесовую торкался лось. Впрочем, что ей — душа, той бабенке глазливой, Если паморки зависть забила и злость, Если я не пьянел — от несчастья счастливый, Раз иную ищу, а в избе — просто гость? Зависть черной была оттого, что везучим Ей казался, как в свете никто и нигде, Мол, и с нею связал, выпал дуриком случай, А случайная связь — к неминучей беде. Алым полымем вспыхивал цвет иван-чая — Цвет без радости мне, коль трясина вокруг, И смотрел на проселок, все больше скучая, И вдова обернулась кикиморой вдруг. Изругала без надобы, слала проклятья, Угадав, что собрался подале всерьез... Мне слепили глаза подвенечные платья Придорожных молодок — плакучих берез. Сколько встретилось после и чуда, и юда, Сколько раз перехватывал ветер гортань! Сто путей, сто дорог перемерил отсюда И рискнул перейти за последнюю грань. Огорчение, горечь забыл... Не забуду, Как увидел, не чая увидеть уже, Княжью ягоду губ, что сподобились чуду И сводили с ума на крутом вираже — Я его заложил по дуге поворота... Удержала машина завьюженный путь, И послал я к собачьим чертям все болота: Если даже вернусь — ничего не вернуть! Съехал в сторону. Спутница сладко дремала, Мыслей этих не знала и знать ей на кой, Зря ли княжьего рода — ни много, ни мало — Вдруг явилась она... Смердом стал у такой! И взаправду — от княжьего рода издревле Прямо к ней протянулась живучая нить. А деревня... В глуши затерялась деревня. И понять — не пенять: остается простить. Про княжну не придумал, и в самом-то деле То ли Галицких ветвь, то ли прочих князей, Что во славу славянской землей володели, Дивной статью и речью аукнулись в ней. Пораженный однажды княжной и навеки, Я боялся взглянуть, но глядел и глядел, Как на свет распахнулись смеженные веки И под взором ее — беспределен предел Сил моих, и сомненья мои — не сомненья, А минутная слабость — исчезнет вот-вот, И слова снизойдут от ресниц мановенья, И не раз одолею на раз поворот. Правлю службу и верой, и правдой, отчаян, И узнает княжна, сколь всего я смогу!.. Стоит ей пожелать — и цветы иван-чая Алым полымем вспыхнут на белом снегу. ВОРОНА
Моя ворона в юбке,
Чего ты — «карк» да «карк»? И надуваешь губки, И предрекаешь мрак. А ведь лебедкой мнилась — Летела и плыла, И ждал тебя, как милость, Как север ждет тепла! Переполняла жалость По самые края, Когда ко мне прижалась, Пернатая моя. Разлука зря морила — Крещен объятьем рук: И нет верней мерила, Чем сердца сбитый стук. Была, ворона, белой, Единственной была, Но, что сейчас ни делай, Как сажа, ты бела! Невесть за что расплатой Вороний стал навет, И чернотой крылатой Черкаешь белый свет. Пророчила воронку Слепая круговерть, А я презрел воронью Накарканную смерть. Плевать, какой ты будешь, Вещунья, для меня — Восславишь ли? осудишь? — Но без тебя ни дня! * * *
Скребется по ночам крысиное подполье,
И омутом стакана бредит алкоголь, Но три креста кладет на лист перо соколье, Означив голошенья всенощную боль. Я чистый звук искал — обманывался грубо. Хотела пожалеть… Любила без ума! Обугливает слог целованные губы, Мое оплечье крыл — заплечная сума. Смогу ли звук исторгнуть горестней и чище, Чем истым покаяньем горла перехват, Когда святится троекрат мое жилище, И я за все винюсь, ни в чем не виноват. Оплакивать бы след мою больную душу, А я молюсь навзрыд, как молятся о тех, Кому из вод тяжелых не ступить на сушу И муки чьих скитаний не искупят грех. Отречься захочу… Не отрекусь от речи! И вновь, любимая, я захлебнусь виной: Саднят невмочь без той крылатой ноши плечи, Распятье, знаменье соколье — предо мной. ВЕЩИЙ СОН
Николаю Туроверову
Вознесенье пасхального гуда,
Только взор упадает во тьму… Этот сон, я не знаю, откуда, Этот сон, я не знаю, к чему: Скачет лошадь, убитая лошадь, Мимо русских кладбищенских плит; След копытный — свечение плошек, Дым встает и к востоку летит Против сильного ветра — в пределы, Где невмочь и терпеть и любить… Белый флаг — наше белое дело, Золотая рассыпалась нить; Ну а дым — все чернее, чернее, Развевает, как искры, шитво: Я на родине, только не с нею. Как мне жить, если всюду мертво!.. Окровавилось бранное стремя И загнало казачьих коней. Кто стоит, ожидая расстрела? Тот, кто родину любит сильней. * * *
Ветер шел вразвалку вдоль тюряги,
Лаяли собаки за стеной. Горе горькое — поэты ли, бродяги? — Шли по Горького — не по Сенной. Я хотел свободным стать… И стал им: Клин вам в глотку, суки-господа! Сталина застали — мы из стали, Нам ли страшен приговор суда?! Наш вожак не А. М. Горький разве? Горький навещал сии края. Улиц Горького в стране как грязи, А в Ростове — улица моя. Век свободы не видать в России: Срок за сроком — тянутся срока… И кого о жизни ни спроси я, Нету жизни — горькая тоска. Так залить бы горькой, что ли, горе!.. Не поможет: пробовал не раз. Плач горючий тонет в общем хоре, Но идем, не опуская глаз. Мы еще не отзвучали гордо, И поэт-бродяга — человек. Мы идем своим пока что ходом — Час идем, а вроде — целый век. Нам вослед летят камней проклятья, Ополчаются враги, друзья… Только ветра все сильней объятья — Вот кого нам предавать нельзя! Ветер, он — последняя свобода, Забывать о воле не дает. Нет свободнее того народа, Что по горькой улице идет. НИКОЛА
Восседает возле мусорного бака
Бомж Никола на разбитом стульчаке И читает Блока… А у ног собака Слушает стихи, витая вдалеке. Хорошо как!.. Солнце — пиво разливное: Всем его хватает — зенки заливай… Только белый день решеткой разлинован, Да поодаль катит, дергаясь, трамвай. Жизнь вольготная — такая-растакая! И еще не вся… А всю — узнает кто?.. И серебряного Блока изрекая, Бомж Никола распахнул свое пальто. Никаких медалей нету у Николы — Даже пропил материнский крест давно. До чего же голы русские сокoлы, Если есть в ларьках молдавское вино! Собирает банки из-под пива, колы, Христарадничает — и жива душа… Люди добрые, не те ли мы Николы: Душу пропил, за душою — ни гроша? Возвышается над всеми храм Николы, И внутри угодник золотом горит. А расколы… Снова русские расколы! И об этом Блок с Николой говорит. Горько смотрит Блок — такая, братцы, штука — На окрестную муру и похабень. Блоковские строки понимает сука, Пусть и голодает псина каждый день. ПРИНЦЕССА ГОРОШИН
Платье синее в белый горошек —
Эту сказку придумала ты: И смотрю на тебя огорошенно, Как я жил до твоей красоты?! Чет ли, нечет? — окружие бусин, Соблазнительной шеи охват. Мне погладить бы волосы русые. Повиниться... Я так виноват! Облик светится на мониторе, И тобой называется день, А в остатке от прежней истории — Метка черная, черная тень. Откажусь от судьбы безрассудной, Что хотела с тобою разъять, И плевать на суды с пересудами — Гладить только бы русую прядь... Может, мне достаешься на горе, Если жизнь, точно сажа, бела: И гоняешь от города к городу, И молюсь, чтоб удача была! Джип уходит и в сумрак, и в ливень, И выносит к реке на откос. Становлюсь в самом деле счастливее От сияния русых волос. А речные русалочьи воды Столько ведают, боже ты мой! Расстаюсь навсегда с несвободою, Воля вольная — путь по прямой! И, стремлению этому рада, Держишь руль — будто правишь судьбой: Так и носишься по автостраде ты, Так и странствую рядом с тобой. Столь речное поведает судно — Вот проходит оно, глядь-поглядь... Мне же время отпущено скудное Целовать на прощание прядь. Будь везучей, принцесса горошин, Коли трасса разводит всегда И раскатано скатами крошево Из рассыпанных бусинок льда! * * *
Трамвай идет себе вразвалочку
По краю городской зимы И подбирает пару-парочку: Так это мы с тобою, мы! Пускай словцом соленым сдобрены Маршруты наших дней крутых. Но видим только лица добрые, Совсем не замечая злых. Идет трамвай, трамвай-трамваюшка!.. Покрылось инеем окно. И сам трамвай, как будто варежка, Где рядом все и — заодно. Куда поехали, хорошие, Куда же завела стезя? И вслед смеется наше прошлое — Вперед бы ехать, да нельзя! Неужто все пути разобраны И нами правит лиходей? Трамвай, однако, наш особенный: Полно людей, полно идей… Пускай тебе приснятся дальности: Ты видишь спуск — так стой, трамвай! Покуда живы мы — не сдались мы… От рельс колес не отрывай! ЗЕЛЬЕ
Иду по лесу — леший,
Плыву рекою — язь... Горят в печи полешики: Моя любовь — не связь! Колена преклоняю И голову клоню, Но ты, пошто кляня меня, Склоняешься к огню И шепчешь заговоры — Ведьмачью ворожбу? Очами водят вороны, Слетясь на городьбу. Подашь чумное зелье, А мне хотя бы хны. Дохнет духмяной зеленью Околица весны. И все тебе прощаю — В глаза и за глаза. Крушина сокрушается, И наземь падает гроза. Цветастая поляна Томит, куда ни глянь, А мы, друг другом пьяные, Сошлись — как инь и янь. Земной казалась твердью, Я небом стал в ответ... Неужто был отвергнутым И думал — счастья нет? * * *
Ни крика, ни плача, ни стона, ни звука,
А их продолжение — тишь, немота. И даже не воет соседская сука, Чьих малых детей побросали с моста. Змеится текучее пламя поземки, И сбитая птица летит в буерак. Душа пропадает, не выдержав ломки: Я думал — сиянье, а это был мрак. Последний стакан хлобыстну без остатка За то, чтобы не окочурился свет! Длиннее раздумья кирпичная кладка — Запретная зона: кого только нет... Я тоже там был, хотя все-таки не был. Я знаю такое, что лучше не знать. И хляби разверзлись, и падало небо, И время приспело, мой друг, умирать. Куда ни посмотришь — глаза б не глядели: Слезится до рези фонарь на ветру. Дойду к неуступчивой той цитадели И там на сей раз, может быть, не совру. А что остается, когда не осталось Уже ничего, что хотел и просил… Откуда теперь на груди моей впалость, Где билось и выбилось сердце из сил? АБРИС
«Ну, что с тобой?..» — «Не спрашивай... Мне плохо», —
Ответила — и как теперь? Никак! Моя пустая комната оглохла — Разверзлась тишина, густеет мрак. А здесь была со мной еще вчера ты: Заглядывали в окна облака, И забывались все твои утраты, И я тебя в рисунок облекал. Рисунок мысленный, всего лишь абрис, Хотя картина выйдет ли, бог весть... Я даже точный твой не знаю адрес, Но замыслами преисполнен весь! Цыганское звенит монистом счастье — Девчонкой русой в таборе жила... Руками разведу твои напасти, А руки вот — гадай, коль так смела?! Ты шла легко, казалось, шла, танцуя, И впору было удивляться мне: Тянулся взором к волосам, к лицу я — Дотоль несчастный, счастлив стал вполне. Но как же так?!. Опять былые беды Тебя нашли — и воли не дают... Пускай не ведаю, мои неведы Оберегут мольбами твой приют, Где отрешенно ты сейчас поникла... Но в стороне от всех и от всего В урочный час расправит крылья Ника, Что родом не от мира ли сего! ВЛЕЧЕНИЕ
Я бегу и рву дыханье,
Чуть не падая, бегу, И влечет весна духами Под цветочную пургу. Лепестки летят по свету, Пропадая без следа, Как слова, что были, нету И не будут никогда. Мне тебя узнать, не зная, Коль цветенью вопреки Сторона встает лесная Пятистенком у реки. Парк ростовский для забега — Избегания весны, У тебя же много снега, И в чащобах бродят сны. Рысий желтый зрак сверкает Светофором на углу, И почудится: река мне Подо льдом сулит сулу. Не сулу — другую рыбу, Что не водится в Дону... Деревенскую улыбу Обойму как есть одну. А удачные забеги Ничего не значат здесь, Если солнце на телеге Колесит дотоль и днесь. Если ягод в палисаде Соберешь да угостишь, Если с чувствами не сладим В белы ночи, в белу тишь. * * *
Витала бабочка над нами,
А мы с тобою — взор во взор, Но твоего глазного дна мне Достать нельзя наперекор Сиреням вкруг — до помраченья, До отторжения любви... Объята страхом — страх леченья. Зовешь меня... Всегда зови! Томимся в клинике с тобою, И рву мольбой на части грудь: «Господь, спаси от боли болью, Храни ее — меня забудь!» И вслед тебе по коридору Другая бабочка мелькнет — Сама невидимая взору, Верша спасительный полет. Она проследует в палату, Куда заказаны пути. Лети к рассвету, не к закату, Лети же, бабочка, лети! И скорой помощи сирены Кричат взахлеб и без конца, Но под наркозом пусть сирени Коснутся милого лица; Тебя спасут и мановенье Прозрачных двуединых крыл, И бликов по челу скольженье, Как будто близкий близко был... Когда же выйдешь — никакая, То бабочка прервет витье И сядет, крыл не размыкая. Не сердце это ли мое? КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА
Я любил капитанскую дочку,
Как потом никого не любил, Но приставил блатную заточку Прямо к сердцу фиксатый дебил. — Танька будет моей, журналюга, Брось ее, а не то попишу!.. «Фиг тебе!» — и скользила фелюга К золотому, как сон, камышу. Потому что пред этим из тела Я рванулся, прижатый к стене, И ответка врагу прилетела — Первым бью, если лезут ко мне! Дочь одна у того капитана, Чья посуда стояла в порту: Ах, Татьяна, ах, Тата, ах, Тана — Всякий зарился на красоту! Как отец ни лелеял Татьяну, Только жить не могла без меня, И ему не доверила тайну, И пропала средь белого дня... Я за Дон перевез по охоте Капитанскую дочку тайком. Заливал о газетной работе И венчал васильковым венком. Ветер спал. Мы всю ночь не уснули — Рай был с милой моей в шалаше. А под утро нам горлицы-гули Ворковали о бренной душе. Оказалась душа одинока И тоскует о близком, родном, И воззрилось небесное око, И подумали мы об одном: Становилась теперь испытаньем Жизнь для нас, если так сведены. Не боялась отца-капитана, Не боялся азовской шпаны! Городок за стеной крепостною Приютить и любить был готов, А река размывала волною Рифмы парные наших следов. Ах, Татьяна! — коснуться ли стана?! И тоскую один об одном... И Азов — по-старинному Тана — Отзывается в имени том. СЕЙЧАС
Пусть уже не дышать, не смотреть,
Пусть на плаху, на дыбу, в огонь — Мне желанней такая вот смерть, Чем тревога и ужас погонь! Гнал и гнался по свету за тем, Что маячило зря впереди И казалось мне темой из тем, Но сейчас разорвалось в груди. Я тебя всем другим предпочту, Сколь ни есть и ни будет других, И решусь перейти за черту, И склонюсь у коленей твоих. Вижу глаз невозвратную глубь, И касаюсь текучих волос, И не знаю приманчивей губ, И постыден ответ на вопрос: «Как случилось, и как же я мог Величать неизвестно кого?!» Мне бы вымарать весь эпилог В том романе, что был до сего. Текст размножен и есть посейчас. Говоришь: «Ерунда, перестань!..» Соловьиного чувства запас Перехлестом охватит гортань. Для такой лишь отныне отверст: Очи застит изгибами стать, Удивителен взор твой и жест — Что ни скажется, не рассказать! Мне желать — не желать ничего! — Пусть провал, и погибель, и сон... Если станет заменой всего Поцелуев, объятий полон. Жизни этой не будет потом, А иная уже не про нас, Лишь бы руки сходились крестом, И продлилось назавтра «сейчас». |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
|
![]() |