|
|
|
 |
 |
|
ТОТАЛЬНАЯ «ТВЕРДЬ»
ВИКТОРА ПЕТРОВА Мощное, мускульно-твердое слово — твердь; оно словно требует заглавной буквы — столь массивно и величаво: и твердь небесная соотносится с земной неразрывно, организуя космическое целое, даруя возможности творчества, устремленного в небеса.
Заглавной буквы требует и поэзия Виктора Петрова, высоко несущего драгоценный факел лучших традиций, словесной силы, глубины, своеобразия… Никаких игрищ не подразумевает поэзия поэта: жизнь одна, и проживать ее придется всерьез, даже — смертельно всерьез, ибо все знаем, чем заканчивается предприятие. Жизнь одна — и подразумевает она какое-то количества ледяного ветра, тяжести мороза, и — преодоления их, пусть речь о метафизическом холоде, речь о: Железный путь спрямил указкой —
Не юг, не запад, не восток. И, окропясь водою карской, Взошел, как ледяной цветок. Но вьюга налетела чертом, Пророча неживой предел — Загинули цветы несчетны, Один лишь я и уцелел! Приговорен к оцепененью, Замру, умру… И злей тоски Меня сова коснется тенью, Сорвать пытаясь лепестки. Стихотворение, наименованное «Ледяной цветок», открывает книгу Виктора Петрова «Твердь» и словно конденсирует в себе характерные меты поэтического дела поэта: жесткая твердость строк, жизненная стойкость, доля метафизики, интересно дозированная — в соотношение с мерой реальности, освещаемой стихом, своеобразная сказовость, идущая от должного… да никак не всплывающего вечного Китежа…
Каждый лепесток стиха будет сиять, выверен и красив. Никакой шелухи пестрой пустоты… Голос Петрова высок — именно таким только и можно говорить о крещенской воде, о тайне тайн, не разрешишь какую никакими научными методами-постижениями: Ступаешь в крещенскую воду,
Наяда — мое божество!.. И накрест прорубленный створ Грехи омывает народу. Мы грешные — я так особо! — Страстей и гордыни рабы. Бежал бы куда от судьбы — Зароком повязаны оба. Мощно работает усеченная рифма — божество‑створ; сразу рисуя сложную картину; и безжалостность к себе — со вспышкой зарока, каким связан с судьбой — словно, всколыхнувшись, выступает из целящей, черной, ночной, ледяной воды.
…Из которой вообще, как известно, пошла жизнь. Жизни много в поэзии Петрова: самой плазмы ее — густой, как мед, насыщенной, как научный поиск, пестрой, как русская ярмарка. Она различно вламывается в стихи: то историей, чьи одежды весьма изорваны, особенно — если речь о нашей, русской: Сибирь колесовали поезда —
Вела их паровозная звезда. Стонал, стенал столыпинский вагон. Паду на рельсы — неизбывный стон. Этапами гоняли русский люд. А хлад сибирский по-медвежьи лют. …то осмыслением креста, столь важного на Руси: хочется мечтать: когда-нибудь возмогущего поднять ее — хоть тенью своею — на должную высоту:
Смотрите: мукою христовой
Искажены мои уста! Я думал: слово — это слово, А слово — это взлет креста… А история у Петрова — точно одушевленная: кажется — в духе философии общего дела Н. Фёдорова — поэт необыкновенно чувствует всеединство людское, где каждый, будучи целокупной индивидуальностью, является же и частицей глобальной всеобщности.
Оттого так и ощущаются стоны гонимых по этапу: будто через современность проходят их тени. Современность, конечно, оставляет желать лучшего: Свои пятилетние планы
Уже осмеяла страна — Пьяны тем столицы и пьяны, Одна только даль не пьяна. Но и современность, какая уж есть, не тронет русской тяги к бесконечной воле.
…ах мускул русского вольнолюбья!
Ах, мощь и ширь нашенского разгула! Отсюда и — «Гуляй-Поле», и «Богатяновка»…
Закроется моя тюрьма на Богатяновской,
И вновь откроется пивная, что была, И срок, наверное, придет пред Богом каяться. Пока ж гуляй, сирень-весна!.. И все дела! Космосом и грехом стянуто у нас национальное, родное, русское, порою скорей — расейское; бывает: и из колючей проволоки вырастают розы стихов; отсюда такие произведения, как «Срок», «Поезд»:
Поезд шел в ночную пору
Расписанию вдогон, И вольготно было вору Спящий обирать вагон. Вор в законе издалека — Не улыбка, а оскал, Черный глаз, гортанный клекот — Души русские искал. И жутко, и прекрасно, и ужасно, и муторно, но дело поэта — отделить космическое от низового, потому стихотворение завершается мыслью — острой, как биссектриса, парадоксальной, заставляющей думать на новых оборотах:
Поезд шел, летел по свету,
Как всему и всем ответ: Ничего святого нету — Ничего святее нет… «Твердь» Виктора Петрова, вышедшая в издательстве журнала «Юность», разлетается мощными словесными лентами, испещренными письменами бытия и мысли, закручивается турбулентно, продуваемая онтологическим ветром, и завершается высоким и светлым стихотворением «Иордань».
Иорданской водою омылась
И забыла, что было вчера. Солнце белое — высшая милость — Осветило мои вечера. …Мне бы тоже омыться — по-русски! — Вифлеемскую зрея звезду… И ворочаю плечи до хруста — Иордань прорубаю во льду. Тотально — тяготея к предельной емкости строки и добиваясь оного — поэт вбирает действительность и запредельность в свою книгу.
Тотально — многоствольным лесом — или стрельчатым органом звучит она: великолепно-живая. И слово Петрова, адресованное вечности, касается ныне людских сердец: дабы не ороговели совершенно от бесконечного напластования сует. Александр БАЛТИН
|
 |
 |
 |
|
 |
|
|
 |