Портал «Читальный зал» работает для русскоязычных читателей всего мира
 
Главная
Издатели
Главный редактор
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Архив
Отклики
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение








Зарубежные записки № 47, 2022

Михаил Зуев, «Грустная песня про Ванчукова»
М.: АСТ, 2021. — Городская проза

Разговоры, ведущиеся сегодня о том, что слишком мало у нас литературы, основанной на жанровых традициях, имеют, конечно, основания, но в случае с «Грустной песней про Ванчукова» Михаила Зуева стоит поговорить о другом. А именно — откуда берутся авторы, темы и силы для создания подобной семейной саги, истории рода в трех поколениях, по сути, биография страны.
Автор романа — по профессии врач-реаниматолог, в девяностые писал книги по интернет-маркетингу, не так давно издал фантастический роман «Патч», многое из которого было предугадано и отобразилось уже в сегодняшних реалиях. В романе же о Ванчукове речь поначалу идет о вещах, далеких и от медицины, и уж тем более от интернета. Нам рассказывают о рабочих циклах и заводских буднях в контексте личной жизни героев романа, и эти категории — производство и семья, быт и любовь — объединены и неотъемлемы в их судьбе. «Ванчуков пришел на завод в тысяча девятьсот тридцать первом, — узнаем мы об отце героя. — Было ему шестнадцать, комбинату — два. Строящийся днями и ночами без остановок комбинат не смог стать сыном Ванчукову: слишком мала разница в возрасте. Но комбинат уже родился его младшим братом. А братьям старшим судьбой положено отвечать за младших. Судьбой и жизнью. Так заведено».
Таким образом, перед нами настоящая энциклопедия советской жизни, полная героических историй, лирических эпизодов и философских ответов на вопросы о жизни и смерти. Три поколения семьи Ванчуковых, живущих в романе — это три эпохи, в которых формируется характер будущего героя нашего времени: от Сталина до Горбачёва, от большого террора до лихих 90-х. Каков же он, герой с характером? И чем заняты отцы его поколения, воспитавшие в нем чувство правды и ответственности. «Здесь — работают, — звучит рефреном в романе. — Если здесь не будут орать, клясть друг друга на чем свет стоит, не будут тянуть из себя жилы, не будут жизнь класть ради плана каждый день — комбинат встанет. Здесь, за хлипкой, с расхлябанными петлями, грязным дерматином с ватином оббитой дверью, инженерный талант, матерная ругань и вера во что-то такое, чему нет имени и быть не может цены — переплавляются в невидимую глазу сталь».
Автор романа владеете цифрами, фактами, аналитикой, причем далекой советской эпохи, и все это на профессиональном уровне, которому бы позавидовали мастера «производственной» прозы тех времен. С другой стороны, явственен автобиографический момент, который автор подтверждает в своих интервью, и устная (семейная) память перекликается в этой истории с личным опытом. И если уж причина создания такого масштабного полотна, как «Грустная песня про Ванчукова», не была «автобиографической», то уж о «романе воспитания» — жанре отжившем, но единственно подходящем в нашем случае — можем говорить уверенно.
Главный герой романа Ольгерд Ванчуков, чья юность пришлась на семидесятые-восьмидесятые, — яркий представитель эпохи «перестройки», доживший до девяностых и оставшийся в профессии. Не бандит, не жулик, не убийца, а врач и профессионал высшей пробы. Был ли его прототип в действительности, или это сборный портрет героя того времени? В жизни у него — сплошное выживание, ломание стен и набивание шишек, и в результате — коммерческий успех: совместное медицинское предприятие с американцами. При этом читателю может показаться странным некий диссонанс в «родовом» и «наследственном» процессе. В семье Ольгерда Ванчукова — два поколения строителей жизни, и вдруг — смена «производственного» жанра и переход на совсем другой регистр повествования. В первых главах романа — это симфония монументальных свершений и тектонических экономических сдвигов. «Для непосвященного все, что творилось за окном, представало хаосом, — подтверждает автор. — Опасным хаосом. Шум — гром — бух! — трах! Клубы серной тухлецой воняющего пара, столбы дыма; непрекращающаяся тошнящая сладковатая вонь аглофабрики; алчные сполохи багрянца в чревах гулких домн, протяжный сип мартенов; свистки маневровых "кукушек", тянущих упирающиеся хвосты покоцанных вагонеток по изъеденным рельсам на трухлявых шпалах; алчный лязг раскаленных прокатных станов; неотмываемая с торжественно-чеканных человеческих лиц жирная сажа; раскаленные хищные осы стальных искр, прогрызающие брезент роб; негнущиеся рукавицы, пудовые "пробивняки" в разбухших от натуги руках; острый, отрыжкой в нос отдающий вкус соленой газировки, наплескиваемой ржавыми цеховыми водяными автоматами в обгрызенные мутные граненые стаканы».
Дело все в том, как объясняет автор, что в начале великих строек на отцов вроде старшего Ванчукова был социальный заказ, и даже прикрывались глаза на его «белокостное» происхождение. А в случае с Ольгердом, вышедшим в открытое плавание по жизни фактически в 90-е, такого заказа уже не было, выживали как могли сами, без подсказки партии и правительства. И это не деградация главного героя — умного, честного, яркого — а на то, как видим, были социальные, а не генетические причины. В то же время, когда уже звучит не заводская симфония, а джаз и рок нового поколения, «молодежные» годы страны — пятидесятые, семидесятые — в которые герои романа живут и стилягами, и меломанами, слушая «Шокин Блю», «Назарет» и «Пинк Флойд», — все показаны не с парадного фасада, а как раз изнутри. Где жили и радовались жизни, подпольной музыке, крамольному самиздату. «Выпили. О чем-то базарили. Еще выпили. Вадим достал с полки конверт. Поставил пластинку, сел рядом с Ольгердом, бросил конверт на пол. На конверте была видна белая кирпичная стена и коряво, будто трясущейся наркоманской рукой накорябано: Pink Floyd. The Wall. С первым сопением губной гармошки Ванчуков улетел».
И только с любовью в романе не сложилось. Бросают героя, бросает он, и даже сублимация в работу, поездки в Англию и Америку не заменяют полноценной семьи, которой, собственно, никогда не было и у его отца. И это, выходит, не одна из черт поколения перестройки, ждущего перемен, и не родовая травма девяностых, поскольку причины всему стоит искать только в себе. И никакой социальный указ не оправдает «родовой» грусти в глаза Ванчукова, который останется для тех, кто его знал, настоящим героем своего времени, дождавшимся, наконец, перемен.

Анастасия ПОПОВА

Яндекс.Метрика