В метрополии, нет, о войне ничего не слыхали.
Ни полслова, ни строчки о том в «Ежедневных делах».
Может кто-то и вскользь намекал, но и это едва ли.
Даже если и так, то, наверное, в общих чертах,
и его не услышал никто. А иначе откуда
беззаботная нега и тот летаргический сон
записных сибаритов, гетер, одуревших от блуда,
слепота и святая наивность почтенных матрон?
Ничего не меняется здесь ни на грамм, ни на йоту.
Жизнь течет, как и прежде текла в бесконечном чаду,
в вечном городе Риме, не помню котором по счету,
в славном городе Риме, не помню в котором году.
Те же в цирках, театрах привычная ложь и кривлянье
лицедеев, трибунов — проныр и пройдох всех мастей.
Так же скопища нищих на форуме ждут подаянья,
жаждут хлеба и зрелищ, а не плохих новостей.
Так же в храмах меняют дидрахмы торговцы монетой,
и спешит по делам, как всегда, озабоченный плебс,
пьют вино в кабаках, продаются в киосках газеты,
и из всех утюгов распевают Киркоров и Лепс.
Здесь достойных квиритов умы занимают всецело
мысли не о стране, а скорей повышенье цены
на бензин, и, конечно же, им никакого нет дела
до идущей вдали, никому не понятной войны.

Начало лета. Тополиный пух
плывет над парком, улицей, домами,
взмывает в воздух, вьется под ногами,
щекочет ноздри. На часах без двух
минут одиннадцать. Полдневная жара
уже вступает в силу, как поправка
к закону о погоде. Мошкара.
На перекрестке толчея и давка.


Ползет трамвай, качаясь, вдалеке.
Стрижи кружатся в небе разомлевшем
над городом горячим и вспотевшим.
И город устремляется к реке.

Четырнадцать ноль-ноль. На берегу
купальницы, рассыпанные щедро.
Вдоль берега бежит быстрее ветра
мальчишка, улыбаясь на бегу.
Открыты двери летнего кафе.
Вот загорающие пары на траве.
Вот, некоторым образом, святое
семейство: муж, жена и двое
детей. Она в купальнике, он в майке ЦСКА.
Играют в мяч. Разложен на газете
нехитрый стол — вино и хлеб. А дети
резвятся, строя замок из песка.

Под взглядами скучающих зевак,
на лодочке, залатанной и хлипкой,
забрасывает удочку рыбак,
поймать пытаясь золотую рыбку
на хлебный мякиш. Стрекозы полет.
И девушка, похожая на скрипку,
ступает в воду. Шаг… пол шага… шаг,
еще немного… Ледяная влага
за ней смыкается, и девушка плывет.
Сухой осоки охра и кармин.
Семнадцать тридцать семь… Еще один
июньский день сгорает, как бумага.

Девушка спрашивает: «А ты правда поэт?»
«Да» —  «А прочти что-нибудь!» — «Ладно».
Читаю: рондо, канцона, сонет…
Слушает. «Надо же, — говорит, — Складно!»

«Складно?» — Улыбаюсь. День выходной
тянется, и у поэта
на душе весна, а за стеной —
осень? Зима? Лето?