Готфрид БЕНН
НОВЫЕ ПЕРЕВОДЫ
Давайте поговорим Давайте поговорим.
Кто говорит, тот жив. В прозрачном огне сгорим, нужду свою обнажив. Эй, голубой топаз, заката алый разлив, мы видим, мы слышим вас! Кто говорит, тот жив. И даже в пустыне твоей, в Сахаре твоей тоски, где ни женщин, ни миражей, ни тепла пожатой руки, и если лодку в ночи несет без руля на риф — пожалуйста, не молчи! Кто говорит, тот жив. Однажды ночью
Однажды ночью — в мире ни души,
вокруг висела смесь дождя с туманом — в случайном городке, в дали, в глуши затерянном и, верно, безымянном, я видел всех любовей и страстей безумье, всех «Хочу!» и «Невозможно...» разыгранное наспех, без затей, настолько театрально, так безбожно, в метаньях рук, немытых и горячих, что гладили и удержать старались, и не умели — невдомек незрячим, как штопать сети, чтоб они не рвались — ах, эта ночь, и сырость, и туман, заброшенность, безвременье, безместье, всех близостей разрыв, всех чувств обман, о Боже — боги! Холод, дождь, безвестье! Прекрасная юность
У девушки, долго пролежавшей в камышах,
рот словно обгрызен. Вскрыли грудную клетку — пищевод дырявый, а в укромном уголке под диафрагмой — крысиное гнездо. Один крысенок валялся дохлый. Остальные ели печень и почки, пили остывшую кровь — им выпала прекрасная юность. И вот их нашла прекрасная быстрая смерть: всех побросали в воду. Ах, как же разевали они крошечные пасти! Он и она в раковом бараке
Он:
Вот этот ряд — изъеденные чрева, а этот — груди заживо в распаде. Вонь. Смена у сестер всего по часу. Не бойся, одеяло подними. Представь, ведь этот ком прогнившей плоти какому-то мужчине дорог был и звался родиной и упоеньем. Потрогай эти шрамы на груди — как бусинки, ряд мягких узелков. Не бойся. Ткань мягка и не болит. Вон та кровит, как тридцать туш. Откуда в ней столько? Этой плод сперва пришлось иссечь из съеденного раком лона. Тут спят все время. Новеньким внушают: «Сон — лучший лекарь!» Лишь по выходным — в день посещений — им снижают дозу. Еда в них будит отвращенье. Спины все в пролежнях — рай мухам. Иногда сестра их моет. Как скамьи в саду. Летят ли мгновенья
Летят ли мгновенья,
слово звучит — рана творенья кровоточит. Слизью сочится вечный зачин, каплет живица в лоно причин. Дары и слова все взяли сполна: гунны — подкову, скиф — стремена. Утешься сущим, не обремени небо несущих — пройдут и они. Твои — лишь мгновенье, сказаний свет, да рана творенья. Иного нет. Пастушье пенье, поля в дыму — это знаменье, доверься ему. Вглядись в безмерность ушедших лет, ей имя — верность. Иного нет. Верность теченью земных дорог, верность знаменью — близится срок. Морок, мельканье, сказаний свет, да хмель молчанья. Перевод с немецкого Галины Бушковой
|